Вольный меченосец

I. Весенний Поход

Серая вода протоки поплёскивала в берестяные борта лодочки, покачивала утлое судёнышко и покруживала его в водоворотах. Не то чтобы хотела потопить, а просто – сбить спесь с самоуверенных людишек, вздумавших тягаться с предвечной стихией. Но люди в лодке знали своё  дело, и их не пугал вкрадчивый шёпоток воды за берестяными стенками. Они размеренно опускали вёсла в воду, и вёрткая лодочка быстро скользила вперёд.

Их было трое. Впереди ворочал веслом косматый и бородатый верзила лет двадцати, в просторных серых шароварах и кавалерийском колете поверх белой холстинной рубашки. Позади могучего гребца стоял ларец, возле ларца лежала окованная стальными полосками палица. В середине сидела темноволосая девушка, чуть моложе великана, с бледным скуластым лицом и удивительно светлыми глазами – радужка почти не отличалась от белков, отчего девица производила жутковатое впечатление: ни дать ни взять, мертвячка, поднятая из могилы ночным колдовством. Девушка была одета так же, как и здоровяк, и тоже сидела босиком. Она гребла с неженской силой и сноровкой.

Третий путешественник разительно отличался от своих товарищей. И не только богатой одеждой – он единственный носил сапоги, а штаны и кафтан поверх колета – из дорогого сукна. Движения, осанка, привычно-властное выражение лица – всё выдавало в нём знатного воина, кем он и был. Он был немолод – за тридцать, и военные приключения оставили видимый след на его лице: левое ухо было срублено, по правой щеке от уголка рта к уху тянулся глубокий шрам. Горбатый от природы нос был когда-то сломан, отчего приобрёл ещё большее сходство с орлиным клювом. Голова, щёки и подбородок были выбриты, только усы свисали почти до груди. Он тоже грёб, не оставляя эту «неблагородную» работу спутникам: в берестяной лодочке посреди протоки нет ни знатных, ни простых.

Лодка шла вдоль лесистого берега острова. Заросли молчали, но люди, сидевшие в лодке, знали, что их провожают несколько пар внимательных глаз. И, что если бы в лодке были чужаки, зелень выплюнула бы несколько стрел и арбалетных болтов, после чего лодка поплыла бы по течению, пока её не перехватили.

Заросли оборвались, открыв овальный заливчик, вдающийся вглубь острова.  Его берега были утыканы кольями, к которым были привязаны полтора десятка больших и малых лодок. Ещё несколько лодок лежали на берегу. Трое путешественников подвели свой чёлн почти вплотную к берегу и один за другим соступили в воду. Здоровяк подобрал палицу и вскинул на плечо короб, аристократ с девицей вытащили за борта нетяжёлую лодочку на берег.

К путешественникам приблизились двое оборванцев, до сих пор незаметно державшихся в тени деревьев. Один поигрывал палицей, другой держал в руке маленький одноручный арбалет со стальными «плечами».

– Передай Партайну, что мне надо поговорить с ним в доме совета. Наедине. Немедленно, – негромко бросил аристократ вместо приветствия.

Один из стражей побережья кивнул и заспешил вглубь острова. Следом за ним неторопливо двинулись трое путешественников.

Остров был обитаем. По обеим сторонам широкой грунтовой дороги, по которой шагали путешественники, были в беспорядке разбросаны дома: и бревенчатые избы, и хижины из жердей да тростника, с крышей из просмолённой шкуры водного быка. Возле домов стояли сушильни и коптильни, увешанные кусками рыбы и мяса – их островитяне заготовляли на пропитание и на продажу, здесь же сушились сети. Под навесами на решётках из жердей распялены шкуры.  Возле домов на вбитых в землю жердях скалились звериные черепа, которые должны были показывать охотничью удаль хозяев и отпугивать злых духов.

То, как был построен дом, указывало лишь на меру трудолюбия и упорства его хозяина, но никак не на его состоятельность. Здесь не водилось ни беспросветной нищеты, ни задыхающегося от жира богатства. Тут жили сильные, крепкие, лёгкие на ходу люди, которые всю жизнь ели досыта, и не боялись тяжёлой и опасной работы. Едва ли на каждом десятом из жителей этого посёлка, встреченных путешественниками, были сапоги, но одежда островитян – порты и рубахи у мужиков, платья у женщин – была ладно пошита из добротной домоткани либо из кожи. Отделкой одежды местные жители пренебрегали, а вот пояса – пошире у мужчин, поуже у женщин – были щедро украшены: у мужчин – серебряными и золотыми бляшками, у женщин – цветной вышивкой. Украшены были и ножны поясных ножиков, которые здесь носили все, кто старше семи-восьми лет. Встречные приветливо здоровались с путешественниками – видно было, что знатный воин здесь в почёте.

– Дядя Гилмор! Дядя Гилмор! – Путешественников окружила стайка ребятишек, от шести до десяти лет. Они скакали, тянули взрослых за рукава и верещали без умолку. – Дядя Гилмор, а куда ты ездил? Дядя Буян, дядя Буян, а что у тебя в ларце? Дядя Гилмор, а ты видел на реке Крокодилью Смерть? Дядя Гилмор, а когда ты к нам снова придёшь?

Знатный воин улыбнулся – улыбка вышла страшноватой из-за шрама и выбитого когда-то зуба, но мелюзга ничуть не боялась – и потрепал по головёнкам двух сорванцов.

– Пустельга, ну-ка раздели между народом сокровища, – сказал он. Девица, сопровождавшая его, достала из поясной сумочки горсть конфет и, посмеиваясь, стала раздавать в тянущиеся к ней чумазые лапки. Поднялся визг, толкотня, кому-то в горячке дали по уху, тот не остался в долгу, однако потасовка закончилась, не начавшись – знатный воин, которого детишки по-свойски звали «дядя Гилмор», растащил драчунов за уши.

– А ты, Ланни, отчего в сторонке жмёшься? – спросил он долговязую белобрысую девчонку, в короткой рубашке. Она прибежала весте со всеми, но в весёлой давке за конфетами не участвовала… хотя ей явно хотелось.

– А Ланни наказана! – радостно наябедничал курчавый бутуз.