Ворон

Ворон

Ворон

Я хочу рассказать тебе сказку, и начну с конца. Это совсем недетская сказка. В ней много боли, предательства, отчаяния и смертей, и все же она о любви. Да-да, о той смертельной любви, предания о которой живут в веках. О той, любви, что сгубила Тристана с Изольдой, Джиневру и Ланселота, Ромео и Джульетту. Стоп!  О чем это я?! В этой сказочке нет ничего похожего, кроме финала. Про такие истории говорят: в общем, все умерли. Если тебе не расхотелось слушать, то я, пожалуй, начну.

В стародавние времена, в одной большой и богатой деревне жила ведьма. Что ты морщишь нос? Думаешь, если ведьма так старая карга, у которой нос крючком и уши торчком, и нога костяная? А вот и нет!  Ведьма была красавицей. Не молодая, не старая, не худая, не толстая. Всё в ней было так, как надо. В деревне её любили, хоть и немного побаивались. Ну а как иначе, ведьма – она же женщина, а значит, непредсказуемая и капризная, как сама матушка Природа. Бывало, и наша красавица в гневе обрушивала на деревню град вместо дождя, и жаркий пустынный ветер вместо легкого ветерка, да только ей прощали. Деревня богатела: урожаи всегда были на зависть соседям, скотьи хвори обходили стороной, в лесу не переводились зверь и птица, а в море – рыба, младенцы рождались здоровые, а женщины быстро оправлялись от родов.

Ведьма успевала везде. А какие она сказки рассказывала – заслушаешься. Девки бегали к ней за приворотными зельями, бабы – за советами, мужики… а впрочем, мужики к ней понятно почему бегали по разным надуманным и не очень поводам. Ведьма-то была красивая, хоть и гордая да себялюбивая. Иной раз так глянет, что кавалер своей тени пугаться начинал. Муж у ведьмы тоже был непростой мужик. Колдовства-то в нем не было, но людей он насквозь видел, удачливый был сверх меры, да работящий.  Жену любил больше жизни. Тут бы и конец сказки: жили они счастливо, и умерли в один день, да не тут-то было.  На исходе осени, в самую темную пору, когда снега еще нет, но в воздухе уже пахнет зимой, объявились в деревне наемники.  Трое угрюмых, уставших всадников постучали в единственную открытую дверь – в дом ведьмы. С ними был четвертый – израненный, исхудавший от боли и потери крови, воин. На рассвете наемники ушли, оставив товарища и мешочек с монетами на похороны. Раненого перенесли в баню, и ведьма прогнала всех домашних прочь. Горький дым полыни  поплыл над деревней. Уж чем она его лечила, никому не сказывала, да только извела все запасы крапивы, что заготовила для рожениц. На третий день ведьма свернула шею куренку, и сварила бульон, щедро приправив тимьяном и петрушкой. Еще через три дня раненый наемник осторожно выполз на свет божий, щурясь на тусклое осеннее солнце, уселся на пороге и спросил, чем он может заплатить за свое спасение. Ведьма всмотрелась в его голубые глаза, блестевшие из-под нечесаных светлых волос, и ахнула. Дрогнуло сердце гордячки. Отмахнулась от него, высмеяла жестко, да сунула в руки миску с кашей. Ешь, - говорит,- нахлебник, позже сочтемся. Долго жил наемник в доме у ведьмы. Травы ей перетирал, котел таскал, историями о воинской жизни развлекал. Жарко краснела ведьма от его шуточек, да от случайных касаний. А муж ее мрачнел все больше.

Дни бежали за днями, осень сменилась зимой. Воин окреп, и вдруг ушел жить в дом к бабке-соседке. У той сиротка жила, зеленая совсем девка, первая хохотушка на деревне. Пугалась поначалу, когда ведьма к ним наведываться стала, проверить больного. Потом привыкла. Вскоре стали замечать, что наемник с сироткой неразлучен, таскается, как собачонка на привязи, терпит насмешки. А ведьма совсем озверела. Раньше-то как было, шла она по деревне, все дети к ней сбегались за угощениями. Самые злые кабысдохи умолкали, и хвостами виляли, заглядывали виновато ей в глаза. Теперь же шла она, мрачнее тучи. На бледном лице только глазищи горели, да искусанные губы алели как свежая кровь. Глянет на кого, так тому сразу тоскливо делается до смерти. А если кто между ней и пришлым наемником случайно оказывался, так и вовсе хоть в петлю лезь – такая безнадега накатывала.

Минула зима, весна пришла. В день весеннего равноденствия не выдержала ведьма, в лес подалась. Жар колдовского костра, казалось, весь снег подтопил. Вернулась она из лесу, шасть к наемнику. Взглядом из дома жильцов спровадила. Стоит перед ним, глазами дикими сверкает, а сама дрожит, будто лист осиновый. Люблю, говорит, тебя, воин. Жить не могу без тебя больше. В ноги ему упала, а он не шелохнется. Не люба ты мне, ведьма, я другую давно приметил. Женюсь на ней по осени. И в сторону шагнул, отвернулся. Поднялась ведьма, вскинула подбородок и про долг напомнила, что жизнь спасла ему. Зло глянул на неё воин, да делать нечего, платить надо. Ушла ведьма. Дни за днями бегут, весна уж в разгаре. Ведьма варит зелье любовное, яростно сыплет горстями дурман и душицу, приправляет горькой полынью. Слезы льет над котлом. Горечавка да неба синего плат в окне ей цветом глаза любимого напоминают. Никто понять не может, что с бабой сделалось. Муж её подарками радует, а она - в слезы.  Над деревней то ливень с грозой, то град. Деревенский люд засылает гонцов усовестить ведьму. Та шипит рассерженной кошкой, уж и поплакать бедной женщине не дадут вволю.

Созрело зелье приворотное к лету. В ведьмину ночь постучала ворожея в окно к наемнику. Долг требовать пришла. Глянула, а в его объятьях сиротка лежит в чем мать родила, нежится. Вышел наемник, в почерневшие глаза ведьмы глянул. Делай со мной, что хочешь, говорит, да только зазнобу мою не тронь. Не сотвори зла. Непраздна она.

Ведьма молча вылила зелье ему под ноги, метнулась прочь. Вернулась домой, заперлась у себя. Дни за днями проходят, ведьму не видел никто уж давно. Муж её нелюдимым стал, никого на порог не пускает, кузню забросил. Варит бульоны для своей ладушки, а та не ест. Зачахла совсем, почернела. Отпусти, просит его, горько. Он смотрит на нее изломанную, искореженную,  а душа болит, как помочь не знает. Отпустил бы, да не может. Пусть потрепанная, зато своя, родная.