Ворона

1

Мне было двенадцать, когда больничный запах, тот самый удушающий аромат лекарств, въелся в мою кожу, что даже промыв голову раза три подряд я все равно ощущала его на волосах. Он плотно осел и на школьной форме, в которой я каждый день после уроков срывалась к матери в палату. Если бы меня спросили, какое место я тогда считала домом, то уж точно не нашу берлогу в спальном районе городе. Уж лучше было проводить ночи  в одной палате с матерью, ютясь на раскладушке, чем возвращаться туда, где даже стены пропитались  едкой злостью отца на водителя, сбившего мою маму на пешеходном переходе и скрывшемся с места аварии. Его, конечно, нашли потом и осудили, только вот легче от этого не стало. И на болезнь, ведь вместе с последствиями аварии маме пришлось справляться и с обнаруженной в голове опухолью. Странно даже, она прежде никогда не жаловалась на головные боли. Всегда ярко улыбалась, собирая меня в школу. Да мы с ней на великах в парке гоняли еще буквально на прошлой неделе! А потом посреди урока открылась дверь, и я увидела бледное лицо отца. Водителя он так и не простил, уверяя, что опухоль появилась из-за удара головой об асфальт. Я слышала, как он спорил с врачом, а потом мы забрали маму домой.

Мне было тринадцать, когда мамы не стало. Меня на лето спихнули в лагерь, вот только отношения с соседками по комнате не сложились сразу и до конца всей смены мы удачно выдирали друг другу волосы.  Домой  вернулась я в конце июля, когда жаркий ветер привычно заметал пылью веранду, а выгоревшие на солнце верхушки травяного газона щекотали босые ноги. Заскочив с разбегу в комнату матери, я так и застыла на пороге, боясь подойти к жалкой копии родного мне человека. Она несмело улыбнулась, протягивая мне костлявые руки, а через два дня я уже плелась за гробом вместе со своим отцом. Как ни странно, он не плакал, лишь что-то бормотал о той чертовой аварии. Наше последнее с мамой объятие было пронизано холодом, а ее тело казалось каменным, будто  она была не человеком вовсе, а мраморной скульптурой, высеченной среди искусственных цветов. Тошнотворно-приторный аромат ладана потом невыносимо долго витал в доме, проступая в складках тканей, обивке мебели, а слова священника о душе прочно врезались мне в память, заставляя искать в темноте знакомый силуэт и отчаянно молиться, чтобы двери Рая Господнего  открылись для её души.

Мне было пятнадцать, когда я поняла, что Бога нет, а вместо серебряного крестика на моей шее, за ухом появилась небольшая птичка-оригами. Набивать в полутемном подвале было страшно и больно, но с каждым ударом иголки чернила будто заполняли едкое чувство пустоты, ставшее моим верным другом. Отец заметил через месяц, когда, забывшись, я собрала волосы на затылке. Смерив меня долгим взглядом, он, скрылся за дверями своего кабинета. Ни слова, лишь в голове возникла и засела прочно мысль, что я  - «пустое место», ради которого не стоит даже сотрясать воздух.

Мне было шестнадцать, а бардовый отпечаток отцовской ладони алел на моей щеке, пока он, в очередной раз, заперся в своем кабинете, хлопнув дверью. Со слезами на глазах, я плюхнулась на диван, подминая под себя подушку, а затем вымещая на нее как на грушу всю досаду и злость. Мало того, что отец распугал всех соседей, запрещая им и на пару метров приближаться к облезшему от жгучих лучей солнца забору, тем более уж заводить речь о заросшей траве на лужайке, ведь это моя мама когда-то ухаживала за террасой перед домом.  Так еще и  на шум мотора автомобилей он вообще реагировал слишком бурно, заявляя, что дышать от газов нечем, да и грохот стоит на всю округу.  Как плачевный итог, соседи сменялись несколько раз, устав воевать с отцом, а теперь соседний дом пустовал, сиротливо поблескивая пустыми окнами-глазницами. И вот теперь, когда понравившийся мне парень подвез меня после школы домой, я совсем не ожидала увидеть на крыльце отца. Проводив автомобиль друга нечитаемым взглядом, он втащил меня в дом и влепил пощечину.

А спустя неделю на пороге нашего дома появился невысокий, темноволосый парень в видавшем хорошие времена костюме явно не с его плеча. Окинув меня внимательным взглядом, он лишь кивнул мне головой и, чуть оттолкнув плечом, уверенно прошел внутрь дома, чудесным образом сразу обнаруживая дверь в кабинет отца. Удивительнее было то, что дверь распахнулась после первого же стука, хотя мне приходилось стучать по несколько минут и то, чтобы затем сообщить о новой доставленной тяжелой коробке (что внутри я даже не догадывалась, но судя по весу явно не воздушные шарики) и оставить у порога поднос с обедом. Отец выходил лишь под утро, чтобы принять душ на первом этаже, или когда слышал мои удаляющиеся шаги. Я пыталась говорить с ним через дверь, но редко слышала что-то кроме указаний не мешать и что приготовить на ужин. Подкарауливать, когда он распахнет двери, тоже не получилось. Он будто чувствовал, что я прячусь за дверями его кабинета и тогда не выходил до вечера следующего дня. Я просто уносила поднос с остывшей едой, с чувством вины предполагая как он, наверное, похудел за все это время.

Теперь я носила по две порции в подносе, но видать молодого организма хватило ненадолго. Поэтому на кухне сначала появилась взлохмаченная голова обладателя потрепанного костюма, а за ним замаячило и осунувшееся лицо отца.

Мне было почти семнадцать, когда до выпускного оставалось чуть больше полугода, на улице срывались первые снежинки, а в пустующий дом заехали новые соседи. Сначала  большой серебристый минивэн  свернул на подъездную дорожку, противно прошуршав по замерзшему гравию, а затем груда паков выросла у самой двери, скрывая от меня новых хозяев. Если бы отец был сейчас рядом, также прилип к стеклу, теплым дыханием вырисовывая на нем мутные пятна, он точно бы проворчал, что-то вроде «не машина, а убийца» или «гробовозка». Его неприязнь к автомобилям, казалось, прочно въелась под кожу, что и не вытравить оттуда, поэтому мне даже стало жаль соседей. Сколько продержатся они?  Съедут через месяц? Я даже не удивлюсь, если отец, поддавшись своим  диким эмоциям, разукрасит это творение на колесах несколькими удачно брошенными камнями. Со Стивенсами так и было, только вот, к счастью, это происшествие списали на хулиганов. Я порой боялась, что отец окончательно чокнулся, свихнулся или как там говорят? Поехал крышей? Но кроме его болезненной неприязни к этому невинному без водителей - неудачников виду транспорта, он оставался вполне адекватным. Замкнутый, бросивший свою работу в компании (и где он только брал деньги на наше содержание?)  и вечно возящийся со своим помощником (спустя год, я узнала, что зовут его Джеймс) в кабинете,  он совсем не походил на тех, кому был нужен психиатр.