Воскресшие из пепла: [не]идеальная мисс Грейнджер

Воскресшие из пепла: [не]идеальная мисс Грейнджер

В свои двадцать три года Гермиона Грейнджер могла смело назвать себя самой молодой из самых успешных ведьм, когда-либо работавших в Министерстве магии. Героиня Второй магической войны, отличница учёбы, защитница прав магических существ, в особенности эльфов-домовиков, непримиримый борец с несправедливостью, чьё имя не сходит с первых полос газет и журналов... Она и правда всё время боролась – с насмешками коллег, в лицо хваливших её причёску и красивые глаза, а за спиной отпускавших колкие шутки о длине её юбки и строивших теории насчёт того, каким способом столь юная девушка добилась таких высот в карьере. С консервативными взглядами стариков в побитых молью мантиях и старух с неестественно яркой помадой на выцветших губах, которые привыкли к старому порядку и не желали ничего менять, ведь если они дадут свободу домовым эльфам, то придётся им платить или – о ужас! – самим стирать пыль с чрезвычайно хрупких фарфоровых чашечек и блюдечек, ровными рядами выстроившихся за стёклами шкафов. С язвительными насмешками журналистов (и журналисток!), не упускавших случая проехаться по внешности мисс Грейнджер или особенностям её личной жизни.

Гермиона неизменно появлялась в Министерстве задолго до начала рабочего дня, а порой даже спала в кабинете, трансфигурировав кресло в небольшую кушетку и устало уронив кудрявую голову на подушку. Каждое утро она безжалостно продиралась сквозь свою каштановую копну расчёской и собирала волосы в аккуратный пучок на затылке. Такой она выходила к людям, знавшим её как мисс Грейнджер, девочку-которая-вундеркинд, идеальную Гермиону со строгой причёской и всегда в чистой выглаженной тёмно-синей министерской мантии, Гермиону, слегка щурившую глаза при прочтении очередного пергамента, что придавало ей строгий вид (она догадывалась, что к тридцати годам ей понадобится вмешательство целителей или хирургов – придётся делать операцию на глазах, магическую или лазерную коррекцию зрения, если, конечно, она не пожелает уподобиться Гарри и начать носить очки).

Только с самыми близкими Гермиона могла позволить себе быть другой.

Для них она была Гермионой Грейнджер, девочкой-которая-ночной-кошмар, вечно лохматой Гермионой с крупноватыми передними зубами, той самой Гермионой, которую они видели плачущей навзрыд, хохочущей до упада, со злостью колотящей Рона подушкой, напившейся вместе с Джинни и Полумной на одной из немногих вечеринок, куда она смогла выбраться. Гермионе до сих пор, спустя полгода, было очень стыдно за тот случай – она зачем-то оживила тыквы-фонари, заставив их летать по всему саду и грозно щёлкать вырезанными зубами (тогда как раз был Хэллоуин), и всё порывалась отправить своему начальнику Громовещатель, чтобы высказать ему всё, что она думает о шуточках по поводу длины её юбки. Джинни, хохоча без умолку, отнимала у неё перо и пергамент, а Полумна, помешивая палочкой отрезвляющее зелье, заботливо разгоняла над головой Гермионы мозгошмыгов.

Близкие люди видели её такой – и они её по-прежнему любили. Перед ними Гермиона могла ходить в потрёпанных джинсах и растянутых свитерах, могла распускать свои густые локоны, чтобы Рон обнимал её сзади и утыкался в них лицом – а он любил это делать. При мыслях о Роне идеальная и не допускающая ошибок мисс Грейнджер вмиг превращалась в шестнадцатилетнюю девчонку, которая из ревности напускала на понравившегося парня наколдованных птичек, приглашала на вечеринку человека, который был ей вообще безразличен, лишь бы позлить Рона, за несколько месяцев до этого оглушив этого самого человека заклятием Конфундус, чтобы помочь Рону выиграть отборочные. Словом, вспоминая Рона Уизли, Гермиона становилась молоденькой влюблённой девочкой, и ей стоило большого труда сдержать улыбку и оставаться для окружающих строгой и собранной. Порой ей казалось, что от таких мыслей над её головой вспыхивает радуга и начинают порхать бабочки, и Гермиона злилась на себя за несерьёзность.

Она любила Рона Уизли, и с этим нужно было смириться всем газетчикам, которые с упорством, достойным лучшего применения, из статьи в статью задавались вопросом, подходит ли этот безалаберный и грубоватый весельчак столь утончённой и правильной девушке, как мисс Грейнджер, или приписывали ей очередной роман с Гарри Поттером, Виктором Крамом или – Гермиона морщилась от одной мысли об этом – Драко Малфоем. С годами ревность Рона немного поутихла, и он воспринимал эти статьи с юмором, прекрасно зная, что в них нет ни слова правды, но Гермиону они злили. Её начинало трясти от того, что какие-то совершенно посторонние люди могут так нагло влезать в её личную жизнь и позволять себе громкие заявления. Она не раз подумывала отправить в одну из газет гневное письмо, потребовать опровержения, а то и вовсе подать в суд, но у неё всегда находились более неотложные дела.

Да что могли эти журналисты знать о личной жизни Гермионы Грейнджер! О том, как часто она просыпалась в постели от собственных криков, давясь слезами и не понимая, где находится – в своём доме или в поместье Малфоев, где Беллатриса Лестрейндж с безумным смехом снова пытает её и вырезает на руке надпись «грязнокровка». О снах, в которых она не находила своих родителей, или оказывалась не в состоянии вернуть им память, или находила их мёртвыми, лежащими в гостиной, а над домом висела огромная Чёрная метка – страшный знак Пожирателей смерти... И именно Рон будил её, осторожно тряс за плечи, прижимал к себе, шептал, что всё хорошо, она у себя дома, Беллатриса мертва, родители Гермионы живы и снова помнят её, а надпись на руке уже давно излечена и превратилась в несколько тонких шрамов, похожих на следы от когтей кошки.

Гермиона тоже будила Рона, когда он задыхался по ночам от плача, выкрикивая имя Фреда, и путался в одеяле, пытаясь догнать брата и остановить, защитить, спасти от смерти. Она ласково гладила его по лицу, вытирая слёзы с веснушчатых щёк, напоминала, что война закончилась, и они должны жить дальше. После таких кошмаров они оба не могли заснуть и подолгу сидели, прижавшись друг к другу и закутавшись в одеяло, а кот Живоглот устраивался у них в ногах и негромко мурлыкал, мерцая в темноте желтовато-зелёными глазами. Иногда Рон соблазнял Гермиону на ночной перекус, и она шутливо упрекала его, но никогда не отказывалась, и они оба ютились на её маленькой кухне, делая горячие бутерброды с сыром. Несмотря на частое поедание нездоровой пищи по ночам опасность потолстеть им обоим пока не грозила – у Гермионы всё сгорало на эмоциях, а Рон оставался таким же худым, потому что вместе с Гарри гонялся за преступниками, а в свободное время вместе с тем же Гарри играл в квиддич.