Восьмая наложница

Глава 1

Посвящается моему мужу -- человеку,

который не прочитал ни одной моей книги,

но, по его же собственным словам,

является моим самым преданным фанатом.

Бывают ли счастливые семьи? Этот вопрос интересовал меня с тех пор, как я начала задумываться о том, что такое счастье.

Не те, кто старательно изображают счастье на публику.

Не те, кто готов убить, физически или морально, тех членов семьи, кто портит этот тщательно выстроенный фасад внешнего благополучия.

Ведь для них то, что скажут какие-то абстрактные люди, гораздо важнее того, что чувствуют их дети.

Я жила в очень странной семье. Она даже в детстве казалась мне какой-то неправильной, будто заколдованной. Потому, что взрослые требовали от меня совершенно противоположных вещей. Я одновременно должна была всегда говорить правду, но на вопрос: "пьёт ли папа?" -- отвечать "нет".

Папа, как вы понимаете, пил, мог прилечь отдохнуть в палисаднике -- прямо среди пионов соседки тети Светы и по пьяни справлял нужду там, где находился в данный момент, а не в местах для это предназначенных. Но всего этого, как бы, не было. Нам нельзя было говорить об этом не только с чужими, но даже с мамой.

Ещё папа, если приходил домой недостаточно пьяным, чтобы упасть где-нибудь и сразу заснуть, начинал нас бить, гордо называя данное действо воспитанием. Сколько я себя помню, братьев он воспитывал ремнём, чтобы они стали "настоящими мужиками", а меня и сестёр, чтобы мы не стали проститутками. При этом, надо было не просто говорить всем, что папа хороший и нас любит, а ещё и так думать.

Синяки тщательно скрывать. Если же следы "воспитания" появлялись на лице, следовало убеждать всех, что это - следствие падения.

Еды дома особо не водилось. Но если знакомые или родственники угощали чем-то вкусным, обязательно нужно было отказываться, говоря, что не хочешь. А в магазинах следовала разыгрывать театрализованное представление, когда мама на кассе спрашивала, хотим ли мы конфету, на до было отказываться, говоря, что мы такое не едим, не любим или, что дома такого добра выше крыши.

Из пять детей Виктора и Елены Васильевых я была старшей и самой любимой. По утверждению моих же родителей.

Из любви мама учила меня стирать вручную хозяйственным мылом вещи отца после его лежания в грязи или похода в туалет без снимания штанов. Воспитывая во мне любовь к труду. Убирать. Готовить. И, конечно же, ухаживать за младшими, которые должны были впиходить в школу с сад опрятными. Все, чем она не желала заниматься, приходилось "учиться" делать мне.

А папа любил находить во мне сходство с моей тётей -- старшей сестрой мамы, в которую он был когда-то влюблен. Любовь эта превратилась в жгучую ненависть после того, как "меркантильная тварь" выскочила замуж за молодого бухгалтера и уехала с ним из нашего захолустья -- покорять столицу. Но несмотря на проклятия и прогнозы бывшего кавалера о том, что Верка ещё приползёт к нему на коленях, в большом городе девушка с мужем прижились. В миллионеры не выбились, но квартиру купили и сейчас растят сына.

Горе двадцатилетний Витя Васильев начал заливать водкой сразу после свадьбы возлюбленной. А мама наша, в ту пору ещё шестнадцатилетняя девчонка, начала бегать за ним, сидеть и слушать пьяное нытьё о том, как его предала единственная любовь его жизни. Потом страдалец заводил свою шарманку о том, что жизнь ему больше не мила и он прямо сейчас пойдёт и под поезд бросится.

Ближайшая, кстати, железнодорожная станция от нас была в шестидесяти километрах. Шёл ты он до неё дня три, как минимум. А за это время протрезвел и передумал. Это понимали все, кроме Леночки Швабриной.

Мама моя -- женщина не слишком умная. Была бы умной -- не связалась бы с алкоголиком. Но хитрая. Всегда придумает, как получить желаемое. А возжелала она пожалеть, спасти, обогреть и исцелить своей любовью Витечку Васильева.

Дожалелась до того, что он по пьяни к ней по юбку залез. А она и рада была, что с первого раза залетела.

Дед мой, как об этом узнал, хотел было заявление писать. Маме моей всего шестнадцать было. Но бабка отговорила. Мол, сделал ребёнка -- пусть женится. Иначе же позора не оберёмся. Соседи пальцем показывать будут и на работе обсуждать, что дочка малолетняя им в подоле принесла. А если свадьба будет, то всё как бы нормально.

Папочка мой жениться желанием не горел, но в тюрьму ему хотелось ещё меньше. Поэтому он из двух зол выбрал Леночку.

И, говорят, даже, поначалу воодушевился семейной жизнью. Пить стал лишь по выходным и на работу устроился. Наследника ждал. Но вместо долгожданного наследника родилась я. Тогда, как его, теперь уже, свояченица родила сына. Родня и друзья Витечку утешали, говоря, что в следующий раз уж точно мальчик будет. Да и, как говорится: "сначала нянька, потом лялька".

Но утешение бедный мой папочка предпочитал находить привычным способом -- напиваясь до беспамятства.

А мама, видя это решила со вторым ребенком не тянуть, что стало фатальной ее ошибкой.

Егорка родился через год после меня. И был он не совсем здоровым. Маленьким. Плохо ел, много плакал. А потом стало ясно, что он сильно отстаёт в развитии. Если я болтать начала в два годика, то он в четыре знал едва ли десяток слов. Но это бы ничего. У него часто бывали приступы ярости, когда брат начинал кричать и крушить всё вокруг. Это меня ужасно пугало. Потому, что предугадать их было невозможно.

Такой "бракованный" наследник отца моего не устраивал. И он начал угрожать маме, что выгонит ее и нас с Егором, если она ему нормального сына не родит.

Поэтому, когда мне исполнилось шесть, в нашей семье появились сначала Катя, а через год -- Лиза. У Лизы было то же самое, что у Егорки. Только вместо ярости приступов ярости с ней случалось нечто другое -- не менее странное и страшное. Она садилась и начинала раскачиваться всем телом, подзывая на одной ноте.