Вот и поговорили

Вот и поговорили

Ступор. Паника. Безмолвие.

Перед глазами туман, в котором Адель видела мелькающие события жизни. Не всей. Только предыдущего дня, который и привёл её к этой минуте в самом уязвимом состоянии.

Вечер в баре. Два мохито с двойной порцией рома. Шуточки о её предстоящем фиктивном браке с деловым партнёром отца, которого она в глаза не видела и только готовилась познакомиться. Дурашка Вилл, решивший у дверей бара покрасоваться перед девушками, но не рассчитавший степень своей нетрезвости и скользкие от дождя дороги. Спасение его из-под колёс, а затем от гнева непонятного, но очень жуткого дона Диего. Спасение, которое отрезало ей самой все пути отступления. А дальше попытка заговорить зубы пугающему мужчине, способному вызвать очень странные чувства одним недобрым взглядом. Попытка частично проваленная из-за добавленному к двум мохито алкоголю. А следом… разговоры стали смелее, двусмысленность откровеннее, а предложения возмутительнее друг друга. И не успела она опомниться, как очутилась в полумраке апартаментов незнакомого человека. До самого утра она творила и позволяла творить с собой такое, что теперь щёки предательски краснели, а по телу проходила сладкая истома.

Успешный побег утром, до пробуждения мужчины, о котором она знала только имя, а позволяла то, чего не позволяла никому и никогда, завершился здесь – в кабинете отца. Завершился жестокой шуткой судьбы. Её будущий фиктивный муж оказался именно тем самым незнакомцем, от которого она сбежала, невольно оставив в качестве трофея любимую заколку.

Сердце галопом рвалось из груди. Адель искренне желала бежать так же быстро. Прочь из кабинета. Прочь из дома. Прочь от этих глаз. Их глумливого прищура. Прочь от насмешливой улыбки, выбивающей её из равновесия. Он ничуть не выглядел удивлённым, будто всё с самого начала было его злодейским планом и теперь она попалась в капкан.

Отец представил их друг другу. Голос его доносился приглушённо, словно через подушку. Они с матерью казались отправленными в другое измерение, а в этом осталась только она и пресловутый дон Диего. При свете дня он выглядел значительно старше. Лет на десять обошёл по возрасту ещё не выпустившуюся студентку. Чудом она сдержала дрожь, когда протягивала ему руку для приветствия. Голос всё же подвёл. Два слова “приятно познакомиться” прыгали стенограммой. Но когда он произнёс свою часть этикета особенно довольным голосом хищника, пришедшим в долину с нежными ланями, она и вовсе не смогла говорить. Слова о взаимной симпатии сопровождались поцелуем руки. Немного старомодным и почти целомудренным. Вот только поцеловал он её запястье. Ровно в том месте, которое было стянуто его ремнём прошлой ночью. Яркой вспышкой перед глазами пронеслось воспоминание.

Запястья перетянуты ремнём и закреплены у изголовья кровати. В наказание за непослушание. За то что успела сорвать с него галстук с рубашкой. Но едва она потянулась к ремню, как была поймана. Так быстро и мастерски будто всегда так делал. Ноги в чулках остались на свободе. Которая не особенно нужна.

Губы Диего обвели поцелуями ключицы. Обхватили уже заострившиеся навершия освобождённой от бюстгальтера груди. Почти без нежности. Требовательно, втягивали до боли в жаркий плен рта, задевали зубами. И всё ниже. До линии шёлкового пояска, который теперь мог рассмотреть во всех подробностях. Очертил его пальцами, огладил ноги в чулках. Диего накрыл ладонями колени и неторопливо развёл их в стороны, не позволяя сомкнуть. Кружевная граница, прикрывающая внутреннюю сторону бедра, удостоилась долгого пламенного укуса.

Ахнувшая от неожиданности Адель попыталась было приподняться, но попала в плен настойчивого поцелуя. Мысли, что именно её и его губы делали буквально только что заставляли мурашки активно бегать по телу и собираться там, где это больше всего требовалось. Эта ночь именно такая. Возмутительная. Пошлая. Вульгарная. Грязная. Всё вместе. И чем больше непристойного, ранее запретного намечалось, тем больше Ада распалялась. Стянутые запястья запустили желание большего. Искушенный язык выплясывал во рту пьянящий танец. Колени чуть подрагивали. Всё тело падало в пучину предвкушения. Только от беспомощности и поцелуя. Безумие ночи отобрало способность мыслить.

Горячие ладони мягко прошлись от щиколоток до границы чулок. Пальцы медленно прочерчивали линии подвязок. Поднимались к поясу. Путь, пройденный пальцами повторили губы. Кожа горела в тех местах, где её касались нестерпимо пламенные поцелуи, срывающиеся на укусы. Ада, впервые столкнувшаяся с таким одобрением её чулок, смущённо пунцовела.

За окном прогремел гром. Дождь становился всё сильнее. Холодок будоражил гусиной кожей. Колени обхватили его, наконец обнажённого полностью. Мимо сознания пронесся треск фольги. Его руки очертили линии тела. Одна обхватила бедро, играя пальцем с кромкой чулок. Вторая сомкнулась на её шее. Мягко. Вынуждая сосредоточиться, приподняться. Вновь попасть в плен будоражащей серости глаз.

– Смотри на меня, – прозвучал приказ, и она не посмела противиться.

Движение. Приглушённый стон. Его слишком много. Непривычное переполнение отдалось лёгкой болью. Диего замер. Горячие губы наметили дорожку поцелуев по шее. Успокаивая. Утешая. Чуть притихшее желание большего откликнулось и вспыхнуло ярче. Нетерпеливое движение бёдер обозначило разрешение продолжать. От ощущения его в себе целиком она расплавлялась. Движения плавные, нежные. Глубоко до самого конца. По ощущениям почти до сердца. Медленный выход. И назад. Без остроты, без резкости, только сладкое вязкое удовольствие, зарождающееся от давления в глубине себя. От каждого отклика на него.