Возлюбленный луны

Возлюбленный луны

Однажды занесёт мою плоть мёрзлым снегом,  

Не замудрённый псалом  

Но буду я дальшё всё беден и беден,  

Беден тобой, беден собой.  

Чванливым покажется людям мой вой.  

Без силы, ослаблен мой взор,  

Словно растерзанный среди мантикор.  

Голодных, уставших, да силу нашедших,  

Мой мир пожирающих,  

Смерть мне напевших.
  

"Снова напился" – прошептало в ухо моё нутро. День начинался с ночи как и всегда: я был пьян всю ночь и к утру меня замучила агрессия, изжога. Меня жгло изнутри, выжигало. Если умножить выражение "встал не с той ноги", то получится я. Всю ночь было красиво: я чувствовал как бьется истошно моё обедневшее сердце, я ощущал многообразие природы, остановившись у рябины: её ветки-ручки были нагромождением слёз по нам, грузди горьких ягод, снег осаждал их своим весом, который для них казался неописуемым, они стонали под тяжестью зимы.  

Так и не смог закончить холст – он будто изнывал по моей старой кисти, но я пропил все деньги, что должны были быть потрачены на краски. С дыркой в кармане и кошелке я блуждал по замёрзшим и пустым улицам, обвороженный великолепием зимы. наметил несколько сюжетов для последующих художеств моих, выныривая из очередного тёмного закоулка, обходясь "обескровленными" тропами, по коим не ходил никто. может, день или два. Раньше я мог заглянуть за занавесу ухоженным улиц города, выискивая что-то этакое, в чём бы нашёл истинную для себя явь красотки-зимы, что была недоступна рядовым жильцам этого маленького мира внутри городской среды. Уповая на свою мнимую значимость в мире искусства, провозгласив себя гением, уставился на луну, но под "палящим" отражением солнца от луны впал в своеобразную кому, после записав на рванном листочке два слова: "луна" и "стужа". Я никогда не был устоявшимся пьянчугой, но гены давали о себе знать.  

То и дело озираясь по сторонам в поисках чего-то прекрасного, животрепещущего, загадочного, шёл, покачиваясь как сипленькие, молодые сосны, что борются за своё существование в этом мире, полном теперь уж лесорубов, а не бобров, строящих свои замысловатые плотины. Наткнулся через час на очень трагичное событие в мире природы, чем так интересовался, искал я: стояло высокое дерево, через ветви которого неумолимо пробивался лунный свет, режущий блестящие узоры на снегу, отскакивая от него обратно, он будто пытался вернуться к своей владычице, но луна будто специально избавилась от него, от этого блеска, он тщетно пытался возвратиться. У обнажённого ствола берёзы виднелся куст, что так же боролся с спутником нашей планеты, которую мы, люди, любим так сильно, что рушим все законы её обитания, обживаем всюду и везде, где только можно, уничтожая такую красоту, не замечая её влияния на умы искателей прекрасного и их соискателей. Внутри меня бушевал пожар, мой живот ревел, а газы, выходившие из моих уст должны были быть либо ядовитыми, либо горючими парами. Я сделал зарисовку, обозначив кое-как схематично объекты, фон, настроение моего будущего творения, я принялся изучать дальше, страшась что-то упустить, упустить самое главное в этой сцене в снегу.  

Вернувшись к дому, где находилась моя студия, заметил ещё одно интересное явление: искажённый свет от фонаря ложился паутиной на ветви сопутствующего ему дереву, вырисовывая игру света и теней, а вдалеке шли люди по своим делам. Я сделал все нужные мне заметки, удостоверился ещё раз, что мои прогулки ночные – не такое уж и бесполезное времяпрепровождение. Сверкающая на небосводе луна, что придавала снегу яркость стала моей музой, творив такую прелесть со всем, до чего могла она дотянуться своими бледными, но лучистыми руками в серебряных кольцах, браслетах, дотягиваясь женственными пальцами до снега, она обволакивала его своим сиянием, порождая краски, которые то и дело врезаются в мозг пытливым умам в искусстве рассыпанным. Ночью она – Ultima Thule созерцания.  

Я закурил посреди опустошенной дороги, устремился взором вверх, к луне! Смотрел как медленно струился пар изо рта в перемешку с дымом сигареты: дым выпрямлялся в начале, становился уверенным, непобедимым – думал он, наверное, но всё дальше от кончика "раковой палочки" становился зачарованным, его вера в себя быстро остывала, а он был ведом слабым ветром, выписывал пируэты, становился струйкой беззащитной – рабом ветерка, что разглаживал мои волосы, толкал в грудь меня, пытаясь пройти насквозь. Ветер захватывал с собой клубки ядовитого дыма, рисуя им перед мои глазами заурядные узоры, приближаясь к луне, но так же, как и снег, недовольный своим проигрышем, признавая недоступность королевы ночи. Я протрезвел незаметно для себя и вернулся в студию, в свою постель, в которой утром уже разрывал мысленно весь этот мир.