Время еще есть

Время еще есть

Тук - тук. Тук.

Подвешенный на ручке дверцы, желтый пузырек ароматизатора  раскачивается маятником, отмечая неровности дороги. Бьется о стекло, отвлекает внимание. Он напоминает половинку песочных часов. Глухо постукивает на выбоинах подвеска, спидометр тревожно моргает красным. Сто тридцать.  Сине-серое в сумерках, шоссе петляет, извивается, тихо шелестит под колесами.  «Слыш-шш». Так же, практически неслышно, пересыпался песок в часах на тумбочке возле больничной кровати, давно, в детстве.  Вспотевшие руки вцепились в баранку.Но это только тело мое здесь, а на самом деле я там, дома, полчаса назад.

- Ты вообще меня слышишь? Ты же не был таким, Вить!

Жена держала мои руки в своих, и все говорила, говорила...

 - Откуда это равнодушие, Витя? Ты всех, всех оттолкнул, даже родных!

Она плакала, кусала губы – а я сидел и злился,  не понимая причин вспышки.

- Ты даже к родному отцу в больницу не пришел! Да, так проще – наплевать на всех, отгородиться – и не видеть проблемы.  Ну, нельзя же так, Витя! Нам от тебя не деньги нужны! Человек нужен!

Она вышла в коридор, и вернулась уже одетая, с туго набитой сумкой. - Я ухожу к маме.

Жена  стояла в дверях, а мне и сказать было нечего. Трещина в отношениях появилась уже давно. Первым звоночком, года три назад,  стал телефонный вызов. Звонил Олег, друг.

- Вить. – Сказал он. – Мама умерла. Приезжай.

Новость застала врасплох. Я как раз ехал на корпоратив, чтоб в неформальной обстановке обсудить кое с кем перспективы карьеры. Случай подвернулся удачный, грешно упускать.

- Олег – я прокашлялся, и придал голосу соответствующую интонацию. – Друг, прости. Не могу. Прими соболезнования, ну что тут сказать. 

Он немного помолчал в трубку.

- Приедь. – Повторил он. – Пожалуйста. Хреново мне.

Такси уже сворачивало к ресторану, где и намечалась пирушка. « Олег, прости, не могу сейчас говорить. Как освобожусь, сразу приеду». – Я отключил телефон.

Приехать получилось только через три дня, мать Олега уже схоронили. Он ни словом не упрекнул, но заходил с тех пор реже, да и отношения стали гораздо прохладнее. По-моему, именно тогда жена впервые попеняла: «Ты какой-то бесчувственный становишься. У человека горе, а ты…»

Потом были ссоры из-за бабули – не помог с огородом, вышла неприятность  с братом жены – на место, куда он почти устроился, я пропихнул одного парнишку. Не за просто так, понятно.  И с каждым разом жена все больше замыкалась, грустнела… затем мы практически перестали разговаривать, а сегодня…

Я почувствовал, как в груди становится тесно, и глубоко вдохнул. Злость.  Адреналин подгоняет сердце: давай, давай.  Жми на газ.  На спидометре сто пятьдесят. Жена ушла. Почему? Я ж все в семью волок. Не пил, не гулял. Сто шестьдесят. Несмотря на скорость, в кабине душно от пыли и запаха перегретого асфальта. Трудно дышать.  Тук-тук, тик-так, так, так, все быстрее и четче, стук раздражает. Песок сыпется, время идет.  Я протянул руку и сорвал стеклянную бутылочку. Вроде всего на полсекунды отвел глаза, но на дороге успел возникнуть, как из ниоткуда,  серый от многодневной грязи, фургон.  Рывок влево и тормоза не спасли. Шорох под колесами сменился визгом. Машина подпрыгнула,  рыскнула по асфальту, и закружилась обезумевшим волчком. Затем вылетела на обочину, кувыркнулась – и все. Темнота и тишина, никаких ощущений, только где-то на самом краешке сознания, продолжали тикать невидимые часы.

Сознание  вернулось рывком. И вместе с ним – звуки, запахи, и способность удивляться.  Я стоял на проселочной дороге, неширокой, но ровной и ухоженной, на удивление приличной для такой глуши.  В ветвях высоченных, метров под тридцать, кедров шумел ветер.  Дышалось легко, вольно, как в тайге. Иногда ветер приносил запах  свежести – где-то невдалеке явно была вода.

Но была и сразу кольнувшая сердце странность – невзирая на белый день, в бору стоял туман.  Наверху он рассеивался под ветром, но здесь, у земли, собирался плотной, почти непроницаемой для взгляда клубящейся стеной. Иногда в нем появлялись какие–то уплотнения, смутные силуэты. Ежесекундно меняющие облик, они казались игрой света и воображения,  но временами чудилось, что в движениях фантомов есть и смысл, и цель. Призраки как будто искали что-то – и не могли найти. А у изгиба дороги, сквозь молочную кисею тумана, белел на пригорке дом.

И я пошел к нему. Мной овладело состояние нереальности происходящего – как во сне или бреду. Знаешь, что все вокруг ненастоящее,  не удивляешься, и даже не особенно осторожничаешь. Тишина вокруг не была мертвой – шумел ветер, теньбренькала вдалеке неизвестная пичуга, и даже потрескивание хвои под ногами ласкало слух.

 А дом оказался недостроенным. Законченный снаружи, внутри он был пустой коробкой. Нештукатуреные внутренние  стены из щербатого кирпича,  замусоренный пол, небрежно настеленное перекрытие второго этажа.  Доски старые, серые от времени.  Пахло известкой и пылью, запустением. Грустью.  И, вместе с тем – чем-то неуловимо близким, родным.

Всегда мечтал иметь свой дом. Не обязательно громадный, но  -  в два этажа. И непременно - с просторным залом, где будет стоять огромный, метра два на три, камин. И чтоб на стенах – тканые гобелены вперемешку с оружием, лосиная шкура на полу, а на ней  - деревянное кресло-качалка. И чтоб рядом с домом было озеро, и лес – как здесь.

За стеной громко треснул сучок. «Если не смогу – ты достроишь» - произнес голос отца. – «А дом – он всегда дом, не прогадаешь».