Все грехи Марши Стюарт

Все грехи Марши Стюарт

Каждый имеет право на ошибку. Марша Стюарт воспользовалась таковым дважды. Впервые в пятьдесят первом, когда согласилась пойти на танцы с Биллом Монсоном. Консервативные родители Марши выступили решительно против свидания, и девушке пришлось покинуть дом через окно. Вторым промахом оказался переезд в маленький набожный город Мидлоу в пятьдесят четвертом.

Роман Марши и Билла был коротким и нездоровым, как головная боль от попойки. Тошнота также присутствовала, и когда выяснилась ее истинная причина, Билл, не говоря ни слова, исчез. Плод их, с позволения сказать, любви заставил себя ждать ровно столько, сколько и положено. Когда родилась Вики Стюарт (“Только Стюарт! Не хочу знать фамилию Монсон!”), для Марши начался противоречивый период. Она то купалась в приливах нежности, то пыталась унять бурю негодования. Марша любила дочь, как любит всякая мать, но взгляд Вики – в нем читался Билл.

А еще родимое пятно. Ужасное, оно начиналось над левой бровью, спускалось вниз, окаймляя глаз, и доходило до середины щеки. Глаз ребенка светился на багровом фоне, и Марша еле сдерживала слезы.

- Бедная девочка... жить с таким кошмаром на лице, – вздыхала Марша, и проклинала себя за чувство отвращения.

Марша прожила с родителями следующие два года, выслушивая постоянные упреки и оскорбления в отношении себя и ребенка, нагуленного не пойми с кем. Марша возненавидела родителей, а к дочери привязалась. Билл Монсон остался на обочине воспоминаний, и, к удивлению, воспоминания были пронизаны чувством благодарности за чудесную дочь.

Марша перебралась в небольшой город Мидлоу, собравший под крышами не больше семи тысяч простых набожных жителей. Хотя «набожные» – мягкое слово. Уровень религиозности здесь зашкаливал, и происходящее с человеком, плохое или хорошее, непременно списывалось на волю Господню. Так, любое несчастье, по мнению жителей, могло иметь две причины. Первая называлась «Бог преподал урок», и с этим еще можно было жить. Хуже дела обстояли, если несчастье подпадало под категорию Кары Господней.

Грань между уроком и карой была размытой и зависела от обстоятельств. Если Вы упали и повредили руку - это был урок. Но когда сын миссис Лиман, двенадцатилетний Стэнли, сломал руку, убегая от Гарри Корнуэлла, владельца мясной лавки, где мальчик стащил батон колбасы, то жители в один голос сказали: “Кара Господня”. И многие с интересом и благоговением наблюдали как Гарри вел мальчика на центральную площадь, выкручивая ему ухо и колотя по спине и заднице пыльной колбасой. Полицейские тоже не вмешивались, пока Гарри под одобрительные возгласы зевак заставлял напуганного, прижимающего больную руку воришку поедать украденную колбасу.

- Хотел колбасы? Так жри! - кричал Гарри. - Не нравится? А заповеди нарушать нравилось?

И только когда мальчишка покраснел и закашлялся, выплевывая под ноги кусочки непрожеванной колбасы, полицейские вступились за него и разогнали собирающуюся толпу.

Стэнли проводили в больницу, где врач наложил ему гипс. Правда, узнав подробности истории, доктор Хастли "забыл" выправить смещение, и кривая рука, вывернутая возле кисти жутким зигзагом, долго будет напоминать Стэнли о дне, когда он так нарушил заповедь - каждое утро во время чистки зубов, вечерами во время мастурбации, и когда за спиной кто-то шептал: "Смотри, парня Бог покарал за воровство!".

На следующее утро миссис Лиман отмывала стену дома от надписи: "Здесь живет вор и его потаскуха-мать". Мало кто знал, что покойный Генри Лиман был единственным допущенным до ее тела мужчиной. Главное, что Стэнли оказался воришкой, а сына-воришку Бог мог послать только потаскухе - и точка.

Но не всегда Господь был также расторопен, как в случае со Стэнли Лиманом. Боаз Шмуциг, приехав в Мидлоу, несколько лет топтал дороги города и умудрился не только не накликать молнию на свою рыжую голову, но даже ни разу не поскользнулся. Учитывая, что Боаз еврей, а все евреи (и это знал любой житель Мидлоу) виновны в смерти Христа, Господь явно не торопился с возмездием. И все же он послал вестника к дому мистера Шмуцига и вложил тому в руки камень, завернутый в лист бумаги, на котором кривым почерком и с кучей ошибок было выведено послание Господне, гласившее, что если Шмуциг не унесет свою еврейскую задницу из Мидлоу, найдется добрый христианин, который с радостью сломает его любопытный еврейский нос, вырвет бесстыжие еврейские глаза и запихнет их в жадную еврейскую пасть. А когда из еврейской жопы полезет еврейское говно, Шмуциг будет слизывать его лживым еврейским языком с подошв того самого доброго христианина. Камень с запиской влетел в окно спальни. Звон разбившегося стекла разбудил Боаза. Спросонья Шмуциг не верил в произошедшее и несколько раз прочитал письмо. В итоге он внял словам Господа и убрался из города на следующий же день, не удосужившись заменить оконное стекло, чем озадачил хозяйку арендованного дома.

Впрочем, подобные истории случались здесь не каждый день, и в остальном Мидлоу был симпатичным городом. Марша отметила тишину улиц и приветливость местных жителей (те боялись разгневать Господа, и на всякий случай вели себя подчеркнуто вежливо друг с другом, если, конечно, им не приходилось общаться с грешником), но главное - аренда была дешева, что и определило дальнейшую судьбу Марши и ее дочери.

Марша переживала, как отреагируют люди на жуткое родимое пятно девочки, но первая встретившаяся на улице женщина восхитилась малышкой и, серьезно глядя в глаза Марши, сказала, что пятно - поцелуй ангела.

- Слышала? - говорила вечером Марша, укладывая девочку спать. - Это ангел тебя поцеловал. Лучше бы он, конечно, поцеловал тебя в другое место, - Марша пристыдилась своих слов, а в особенности того значения, о котором могли подумать наблюдавшие за ними ангелы, и добавила, - но кто мы, чтоб указывать ангелам, правда?

Первое время дела шли неплохо. Марша устроилась на работу в обувной магазин, по воскресеньям ходила в церковь. Через три года накопила денег на первый взнос за развалину, впоследствии гордо именуемую домом. За прошедшие годы Марша не получила ни одного письма от родителей, и сама не написала ни строчки.