Все маяки имеют право на отдых

Все маяки имеют право на отдых

Мэгги подняла тяжелую, но странно пустую голову, ноющую от избытка кофеина и взглянула на простые круглые часы над вазоном с «декабристом». Черная палочка-стрелка была почти на том же месте, что и в прошлый раз: четверть десятого. Из длинного коридора выплыла необъятных размеров дама-медсестра, везущая тележку с остатками ужина. Ее веселенькая форма: зеленая, в елочках и полосатых конфетках резко контрастировала с белым, похожим на уходящий в бесконечность вагон, пространством за спиной.

Итак, скоро отбой. Мэгги прищурились и проследила за движением Алекса на соседнем кресле: брат оторвался от чтива в телефоне (быстро лезущие вверх белые строчки на черном фоне — небось, опять фэнтези) и непривычно напряженно сквозь толстенные линзы очков наблюдал за медленно идущей мимо медсестрой. Этот жест старшего брата вызывал в Мэгги очередной приступ паники: если уж Алистер Уилер по своей воле отлепился от книжки, значит, дело — дрянь. Мэгги, стараясь не смотреть на часы — девять восемнадцать — глянула за угол направо. Мать не показывалась, значит, процедура еще не закончилась. Значит, она все сидит у кровати отца: спокойная, чуть усталая и сквозь стук собственных спиц прислушивается к шороху насоса, что качает в вену новые и новые дозы лекарства. Вяжет и ждет. И улыбается — это непременно.

Мэгги вздрогнула и свела колени вместе, глядя на чуть растрепавшиеся носки бежевых «уггов». Не так уж и холодно. Можно было надеть сапоги. В госпитале под Рождество не скупятся на отопление — и все же, несмотря на малиновые всполохи цветков «декабриста», на длинный ряд праздничных носков, аккуратно прицепленных вдоль стола ресепшна («Иан», «Лори», «Амината» — было выведено глиттером на красном чуть поблекшем фетре) в зале ожидания царило уныние, свойственное только больничному покою. «Нет, предбольничному» — заметила себе Мэгги. Те, кто там, за порогом, в узких — или, напротив, просторных комнатах — они уже знают, или даже чувствуют приговор. А сидящие в зале в потертых мягких полосатых креслах, тыкающие в смартфоны, от безделья и нервов листающие старые журналы «Тайм», «Вог» или «Христианская община» — или зависшие в неожиданном порыве собрать кем-то щедро пожертвованный паззл — тысяча кусков и куча удовольствия с умильным названием «Рождественский домик» — они все еще ждут, дрожа, как телята под ножом. «Мы — ждуны. — мрачно подумала Мэгги и встала. — А иные так и чокаются от этого бесконечного ожидания».

— Ради бога, Маргарет, не верти хвостом. Бесит! — буркнул Алекс и опять уткнулся в телефон. Белые строчки побежали вверх. Внезапно он бросил гаджет на стеклянный столик рядом с коробкой с носовыми платками. — Налить тебе еще кофе?

— Незачем. — зло отрезала Мэгги. — А то я верчу хвостом. И еще неизвестно чем начну вертеть, если ты вольешь в меня еще один стакан.

 — Тогда я себе. И, Мэгги, — Алекс никогда не звал ее уменьшительным, и Мэгги даже обернулась, направившись в туалет. — Не лезь к маме с расспросами, ладно? Ты же знаешь — со второго сеанса рано ждать результатов.

— Ты говоришь мне это в пятый раз, Алекс. — устало сказала Мэгги. — Я все поняла. Ничего не стану спрашивать. Только про ужин, как ты это обычно делаешь.

— Я заеду в «Миракл» — возьмем пиццу. —  Алекс поднялся. — Не хочу, чтобы мама напрягалась сегодня.

— Знаешь, что она мне сказала вчера? Пока делала лазанью? Что готовка ее отвлекает от мыслей.

— Тебе стоило ей помочь. Тем более это был рождественский ужин.– Алекс взял большой стакан из высокой башни одноразовых «кирпичиков» и наклонил над ним уже почти пустой термос с кофе для клиентов. Мэгги следила за тем, как он заправляет напиток: пакетик тростникового сахара, ванильные сливки, трубочка…

— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Это — ее — отвлекает!

— Лучшей отмазки и не придумаешь, да?

— Иди к дьяволу Алекс! — Мэгги сердито протопала в ванную, не оглядываясь на брата. Алистер всегда был занудой, но болезнь отца вытаскивала на поверхность худшее, что пряталось под семью слоями жира и фланелевыми клетчатыми рубашками. И это работало так не только для него.

В теплой уборной — на удивление домашней для такого большого госпиталя — пахло цветочным мылом и едва заметно — хлоркой. Мерно работал вентилятор в туалете (кто-то забыл выключить там свет), и в чистом, без единого пятнышка зеркале отражалась писаная маслом маленькая картинка, висящая на стене напротив.

«Юго-восточный маяк — фестиваль бумажных фонариков. 1999 год» — значилось в углу. Видимо, сам автор и написал. Над кирпично-красной башней парили мириады белых светящихся цилиндров, а вдоль горизонта художник изобразил огромные звезды, вроде тех, что любил рисовать Ван Гог. Круговорот небесных светил утаскивал в небытие и бумажные фонарики — поглощая их свет, сливаясь в одну невыносимо яркую сине-желтую карусель… Мэгги смахнула слезы и хлопнула дверью туалета. Раз пришла — надо соответствовать. Она ненавидела маяки. И ненавидела звезды…

В девяносто девятом ей было восемь лет. Маргарет Эмили Уилер родилась летом девяносто первого, пятью годами позже своего брата Алистера. И каждое лето родители прилежно вывозили их на день-рожденьскую неделю на озеро или на море: к одному из многочисленных маяков Штатов. Это всегда был сюрприз для Мэгги, и даже из обычно сговорчивого Алекса не удавалось вытянуть ни слова. После возвращения дома устраивался веселый праздник для знакомых детей: с непременной пиньятой*, раскраской лиц по маминому каталогу и кокосовым тортом со свечками. Но июльская неделя была только для семьи. Однажды Мэгги спросила у матери, откуда такая традиция, и мама, чуть смутившись, ответила: «Так вышло, что задумали мы тебя на маяке».