Всё сбывается

Всё сбывается

«Счастливого Нового года»

Я провожу подушечкой указательного пальца по чёрным буквам на внутренней стороне предплечья. Они, эти буквы, портят мне жизнь с того самого момента, как я задула свечи на торте в день своего шестнадцатилетия.

«Счастливого Нового года» — вот, что скажет мне моя родственная душа, когда мы с ней встретимся. И чем больше становится количество пройденных короткой стрелкой часов кругов циферблата, тем сильнее хочется заменить коварное и наполненное надеждой «когда» на злополучное и обречённое «если».

Не спорю, сначала это было забавно. Я с восторгом ждала декабря, чтобы поставить в гостевой комнате ёлку, разукрасить окна акварелью, развесить по квартире гирлянды, надеть любимый уродливый свитер и ждать, умирая; от нетерпения, разумеется, ведь «встреча с судьбой — удивительное по важности событие, ничему не эквивалентное».

(Это написано в глупом учебнике. Сама бы я ни за что так не сказала).

Первые четыре года после появления надписи ожидание казалось приятно-сладким и тягучим, как карамель. Но время шло, а моя родственная душа всё задерживалась, испытывая моё терпение на прочность и выносливость.

В один прекрасный момент случилось ожидаемое: я устала.

С тех пор стараюсь совсем об этом не думать. Нет, разумеется, я всё так же ставлю ёлку, позволяя коту стащить один из пластиковых шариков и прогнать его по периметру крошечной съёмной квартиры, так же раскрашиваю единственное окно, покрывая стекло акварельными снежинками, так же украшаю голые стены зелёными, красными и синими огнями, так же достаю из шкафа протёртый на локтях свитер с оленями… Только вот надпись на руке теперь туго перебинтовываю, чтобы в глаза не бросалась.

Безусловно, от родственников и друзей, активно начинающих разрывать мой телефон, начиная с третьей недели декабря, всё равно ничего не спасает. Отец с матерью, бабушки и дедушки, тёти и дяди, сёстры и братья, настолько далёкие от меня по генеалогическому древу, что мы почти уже не считаемся роднёй — все с нескрываемым любопытством и отсутствием тактичности спрашивают: нашла?

Ответ всегда один: нет, и больше уже, кажется, не ищу.

Надоело. Лучше бы она совсем не появлялась, эта треклятая надпись!

Я последний раз обматываю белую полоску бинта вокруг предплечья, фиксирую повязку скобой и поправляю рукав свитера, натягивая его до самых кончиков пальцев. Сегодня мне выходить из дома уже не предстоит, а потому с утра я перебралась с кровати на кресло, поближе к телевизору, вместе с завтраком и небольшим запасом в виде целой пачки печенья в качестве обеда. Так день проведу до самого вечера. Потом — спать. И никаких тебе речей президента и шумного застолья. Возможно, если бы я всё ещё жила с родителями, канун Нового года встречала бы иначе, а пока у меня едва хватает денег, чтобы сводить концы с концами, вместе со всеми вытекающими последствиями вроде дешёвой квартирки на самой окраине и дешёвой еды, провоцирующей несварение и боли.

О каком торжестве может идти речь?

Ещё и друзья подвели, предпочтя общество своих партнёров моему. Хотя, конечно, винить их в этом было бы крайне глупо с моей стороны, ведь связь между родственными душами, говорят, настолько крепка, что противостоять ей не может даже человек с невероятно сильной волей.

(Как люблю шутить я, — что, разумеется, не понимают окружающие, — даже человек, способный отказаться от бесплатного десерта).

Однако как, — (почти), — отчаявшейся, меня всегда больше интересовало, как быстро сходят с ума те, кто так никогда и не находит свою родственную душу?

Сколько мне ещё осталось? Почему именно об этом молчат глупые учебники?

Я успеваю пойти по третьему кругу, переключая каналы в поисках хоть чего-нибудь без отечественных звёзд и глупых новогодних песен, когда раздаётся короткий звонок в дверь. Я жду, притаившись. Мигом выключаю громкость у телевизора и даже дышать перестаю; вдруг гость, кем бы он ни был, подумает, что меня дома нет, и уйдёт по своим делам? Но звонок повторяется. Раз, другой, третий. В конце концов некто за дверью просто вдавливает кнопку звонка, заставляя меня вжать голову в плечи от разрывающей барабанные перепонки трели.

Гость явно не собирается уходить. Делать нечего. Тяжело вздыхая и проклиная гостя на чём свет стоит, я плетусь к двери и прикладываюсь к глазку. На пороге стоит Рома — паренёк из квартиры напротив. Роме одиннадцать, и он не по годам умён, чего не скажешь о его родителях, которых я редко вижу в адекватном состоянии.

Определив своего гостя, я открываю дверь, впуская в квартиру промёрзлый холодный воздух из подъезда. Спасибо умнику, разбившему окно на третьем этаже и не удосужившемуся прикрыть содеянное хотя бы полиэтиленовым пакетом или куском картонной коробки! Из-за него теперь каждый спуск на первый этаж напоминает путешествие по морозильной камере.

— Рома, — я улыбаюсь ему, несмотря на неприятный холод, провоцирующий мурашки. — Ты чего? Какие дела?

— С Наступающим! — декларирует Рома.

Мятый, по краям рваный бумажный пакет перекочёвывает из его рук в мои. Подарок? Я раскрываю пакет, заглядываю внутрь. Мне требуется некоторое время, чтобы разобрать, во что именно я так усердно вглядываюсь.

 — Ты сделал мне фигурку из проволоки? — уточняю я.

Нет, тон моего голоса не должен быть снисходительным, но сердце разрывается, когда я представляю, как именно проходит детство, должное быть беззаботным, у самого смышлёного из знакомых мне детей.

— Я же говорил, это называется мюзле, — поправляет Рома с серьёзным видом.

Ну да. Даже не знаю, что удивляет сильнее: то, что Рома проводит свободное время за сгибанием проволочных пробок от вина или то, что он знает, как они называются на самом деле, о чём без понятия, могу поспорить, девяносто процентов населения не то, чтобы страны, но планеты в целом.