Выжившие: в побеге от смерти

Часть первая: жемчужина у моря. Пролог

Я боюсь твоих белых, кристальных вершин
Горизонт приближающих к свету.
Здесь сквозь гул проносящихся мимо машин
Мне мерещатся бога заветы.

Я боюсь твоих тяжких, непознанных волн,
То туманных, то душу слепящих
К ним усталых надежд бесприютный мой челн
Все стремится от дней настоящих.

Я боюсь твоих глаз, через маски веков
Беспощадно глядящих сквозь время
С лиц детей и икон, мостовых, стариков,
С тишиной разделяющих бремя.

Я боюсь твоих чаек. Их сны столь резки,
Столь реальность в их стонах - иная…
Я боюсь твоей вечной, бездомной тоски,
От которой спасенья не знаю.

Венеция, 2010 год

 — Санса! Иди ужинать!

Она захлопнула книгу. Шел восьмой час пополудни. Маленькую, с простыми белыми стенами, слишком похожую на монашескую келью девичью комнату заливал поздний закат. Лучи опустившегося низко усталого светила прокрадывались сквозь прикрытое от дневной липкой жары, вымытое до идеального незамутнённого блеска стекло, бросая на застеленную светло-голубым покрывалом узкую кровать причудливый отблеск: солнечное пятно, обрезанное по форме ажурной лепнины стрельчатого венецианского окна.

Санса пробежала влажными пальцами по жесткой накрахмаленной ткани покрывала, очерчивая готические острые зубчики и крест, что соткала на ее изголовье светотень. Потом встала и подошла к окну, открыла его и осторожно выглянула наружу. Жара спадала. Вода внизу была спокойна — ничего не тревожило ее непрозрачной глади, похожей на вечно колышашийся на ветру темный шелк: ни быстрый пробег моторок, ни медлительный ход ленивых черных гондол. Канал Гранде был свободен, несмотря на час пик: в это время он обычно заполнялся всевозможным водным транспортом, набитым людьми, спешащими домой. Ни весело раскрашенных лодочек — всяких «Марий» и «Джованн», ни низко сидящих продовольственных, тащащихся к предместьям, перегруженных барок, ни даже деловитых потасканных катеров — местных «автобусов» и «трамваев», ни надменных, нагло обскакивающих надсадно пыхтящие «кареты для всех», отделанных деревом лакированных скоростных «такси». Ничего. Никого.

Санса подалась вперед, вытянувшись по пояс из окна, чтобы увидеть, что творится за поворотом, задерживая дыхание и прислушиваясь. Над водой царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь лёгким плеском маленьких волн о порожек обтесанной веками соприкосновения с водой лестницы, ведущей от их дома в никуда, и курлыканьем вечного бича Венеции — невидимых, устроившихся где-то на крыше городских голубей. От отсутствия других звуков становилось жутко — за полтора года своего проживания в этом пансионе Санса привыкла к шуму, даже сквозь сон отличая утренние звуки от полуденных или ночных. Она ненавидела их — и любила. Вечная цикличная симфония городского шума означала, что прошел еще один день — она стала на сутки старше, на сутки дальше от предыдущей своей жизни: вот запели колокола далекой Фрари, ей второй отозвалась Салюте, и дальше по воде разнеслись гулкое далекое эхо Ренгьеры — которая в былые времена оповещала жителей города о закончившемся суде и предстоящей казни, а теперь просто пела о том, что настал вечер, и лагуну позолотил очередной закат.

Бывшая сторожевая башня Сан Марко отсчитывала часы каждого венецианца, разрубая день колокольным звоном на отрезки: утро, день, вечер и сырая тревожная ночь, тишина которой изредка нарушалась криками плутающих в узких улочках упившихся гуляк и воплями местных свободолюбивых котов, обходящих свои бесконечно тянущиеся черепичные владения.

Колокола не звонили уже вторую неделю — после длинного молебна в церкви Салюте, посвящённого надежде на избавление от этой новой напасти — новой «чумы века», как ее называли в местных газетах, пока они еще выходили — в город на море прокралась эта зловещая тишина, вползла змеей однажды утром и вскоре воцарилась надо всем, идущая об руку со страхом и ожиданием неизбежного конца.

Сколько еще жителей осталось в живых? Санса не знала. Телевизор не работал. Телефоны отключились еще до молебна, интернет не функционировал уже почти месяц — как только в сети появились тревожные слухи о новом вирусе, тут же все и накрылось. По крайней мере, одно было ясно — сестра Габриэла была еще жива. Значит, все же надо было поужинать. Санса вздохнула — лёгкие заполнил влажный соленый воздух. В последнее время она старалась дышать ртом, когда выглядывала наружу. Внюхиваться она боялась, страшась обнаружить в привычном коктейле затхлых летних запахов туристической жемчужины мира что-нибудь новое. Неизбежное и необратимое, когда город медленно, но верно вымирает, и ушедших в мир иной уже некому хоронить. А дни стояли, как назло, жаркие, душные и неспешные. Что творилось снаружи, Санса не ведала — сестра Габриэла держала при себе ключ от ворот и не разрешала ей выходить на улицу. Так что Санса только читала дни напролет, безнаказанно таская все, что ей попадалось, из обширной монастырской библиотеки, отвлекая себя от тревожных мыслей о сестре, запертой в такой же закрытой монастырской школе в соседнем городе, и всех остальных, оставленных дома, в предгорье.

Ей надо было отсюда выбраться. Но пока жива была сестра Габриэла, об этом нечего было и мечтать. Разве что она спрыгнет в прямо в канал. Но в гнилых водах главной «артерии» города могли водиться не только крысы — по нынешним меркам, там вполне можно было натолкнуться на чей-нибудь труп. На такие подвиги Санса была не способна. Оставалось только жить день за днем, ожидая новостей — или разрешения. Так или иначе, вечно тут сидеть они не могли.

Санса оставила окно открытым: в комнате после дневного пекла было душновато, и стоило слегка проветрить. Надо было взять новую книгу из библиотеки. Ей до смерти надоели греческие трагедии. В кабинете настоятельницы была отдельная полка с изъятыми из общего каталога по каким-то причинам томами. Стоило посмотреть там. Авось найдет себе какой-нибудь рыцарский роман. Что-нибудь с хорошим концом. Им всем нужна была надежда — на сегодняшний момент это был редкий товар.

Настоятельница всегда говорила, что духовные страдания очищают душу, что через катарсис ты возносишься к святости. Но Мадре Лючия была пять дней как мертва — они вместе с сестрой Габриэлой закопали ее в монастырском тенистом саду под старым платаном. Вряд ли она будет возражать, если Санса позаимствует у нее парочку книг. После натертых лопатой мозолей на не привыкших к тяжелой работе руках это был минимум платы, которую Санса могла себе потребовать. Она никогда не собиралась в монашки и находилась тут, в общем-то, против собственной воли. Мадре Лючия была милой и образованной женщиной — если можно так думать о монахине — и, несмотря на свою любовь к драматическим развязкам в литературе, ушла из жизни во сне — как и прочие, которых поразил этот новый недуг. Просто не проснулась утром.

Санса надеялась, что там, где она теперь, ей хорошо. Последняя институтка каждое утро ставила за всех схороненных в пансионе по свечке и еще две за здравие — за оставленную семью и за единственного ее собеседника, который умудрялся пока ее навещать. Обещал он прийти и сегодня — они виделись раз в три дня. Значит, стоит поспешить с ужином. Уборка столовой и мытье посуды было на Сансе: так они договорились два дня назад с сестрой Габриэлой после того, как похоронили сестру Аньезе, и работать в монастыре стало попросту некому. Сестра Габриэла неплохо готовила — до пострига она вместе с покойным мужем держала трактир в городе, который теперь остался ее детям. А Санса старалась помогать в меру своих скромных умений. Она еще раз оглянулась на окно — ажурный рисунок уже сполз на мраморный пол, становясь нечетким, словно переходя из классики в мир абстракции.

Санса вздохнула. Такими темпами они скоро все там окажутся. В мире неопределенности, абсурда и медленно наползающих из темных подворотен стылых теней. Она поежилась от ветерка, прилетевшего из окна и тронувшего потные плечи под белой тканью летнего платья, и отвела от лица выбившиеся из растрепавшейся за день косы пряди. Санса торопливо убрала упрямые локоны за уши. Причесываться ей было лень, а уж сестра Габриэла непременно пройдется по поводу ее лохматой головы. «Кому что, а эта опять весь день валялась с книгой в руках. Делать нечего — хоть математикой займись — или латынь поучи!»

Санса улыбнулась и побрела к двери. Что-то все же было позитивное во всем этом хаосе — не надо было мучить себя ни физикой, ни биологией, ни ненавистной математикой. Кому теперь есть дело до латыни, если мир не сегодня-завтра кончится? Из коридора потянуло жареным мясом. Сансу передёрнуло. Есть не хотелось совершенно. Но был и практический подход: если сестра Габриэла заснет и не проснется, как прочие, придется перейти на консервы и яйца, если только они не испортились от жары — электричества в городе не было уже пятый день. Хорошо, что в монастыре был свой собственный глубоко вырытый, облицованный камнем погреб — «крипта», как говаривала смешливая сестра Аньезе: туда, в вечный холод средневековой затхлости, сестра Габриэла прятала продукты, что приносил ей Джакомо — неразговорчивый угрюмый мужик из маленького продовольственного магазинчика на соседней улице неподалеку от моста Академии. С ним говорить тоже не разрешалось. Он доставлял им продукты по утрам и, как заметила Санса, не брал с монахини денег. Сестра Габриэла отстаивала на импровизированной их вечерней службе на коленях, молясь о нем и его неходячей жене, которая, похоже, все еще была жива. Их десятилетний сын Вито умер неделю назад — так сказала ей монахиня.

Санса с неохотой захлопнула дверь — запираться было ни к чему: она была единственной обитательницей монастырского пансиона, остальных либо забрали родные, либо они были похоронены рядом с прочими монахинями в саду, под деревьями. Санса попросила сестру Габриэлу закопать ее под магнолией в глубине сада возле забора — когда придет ее черед.

Для Сансы смерть была абстрактной, ничего не значащей — и все же она так ее боялась, что то говорила и беспрестанно думала о неотвратимой и неизбежной кончине, словно кокетничая, то, напротив, отгоняла от себя эти мысли — как сегодня, например, зарываясь в книги и делая вид, что сейчас просто каникулы, и все разъехались. Все, кроме нее. Теперь ей надо было спешить. Ужин, потом уборка — и долгожданное рандеву у ворот, пока сестра Габриэла в часовне читает по усопшим. Санса побежала по скользкому полу коридора и сама испугалась эха от своих торопливых шагов и стука подошв по мрамору, что тут же поплыло гулом вдоль пустых белых стен. Звуки покидали этот мир — вместе с уходящими. Скоро здесь будет царить полная, ничем и никем не нарушаемая тишина.