Взрослые дети.

Взрослые дети.

Дремала, дремала Русь, шевельнулась и двинулась — перебирается в города.

Люди несдержанные, со слабыми нервишками люди, переживают до слез, жалко им, видите ли, Есенинской деревеньки низенькой и дымной на берегу живописном, с ивами черными, густыми и березками тоже.

А ведь это хорошо. Бесспорно хорошо. Как, объясните мне, на милость, добывать крипто валюту где-нибудь в Залепеевке, где общественный туалет и строить не приступали, а провода для электричества как срезали в девяностых, чтоб алюминий добыть для семейного пропитания, так больше их и не завозил никто.

Говорят, русский человек крестьянин, ну и что? И в городах крестьянствовать можно, да мы и крестьянствуем - у кого на что смекалки хватает. И не много трансформируется характер человека из глубинки, перемещенного в мегаполисы, даже забавно бывает угадывать, кто есть кто.

А тошно станет от сутолоки, так ведь и дачку купить возможно.

Раз мы с приятелем были в одной почти совсем уже дачной деревушке, и пошли в магазинчик, так, прогуляться. Кругом улицы стояли могучие, нарядные дома под тяжелыми, надмевающимися гордостью крышами, с дворов сумрачных доносился визг пил и клекот кур, а важные и сердитые мужики-хозяева с внушительными пузами поверх трусов неодобрительно на нас поглядывали из калиток — не любят у нас праздношатающихся.

- Купи себе дом под дачу, - сказал мой товарищ, любуясь живописными усадьбами.

- Как купи, - возразил я ему испуганно, - у меня и денег таких не водится.

- Да ты недорогой домик купи, развалюшку какую-нибудь, я и денег одолжу. Ну, хоть вот этот, - он показал на домишко, вросший меж древних лопухов в землю, с выбитыми окнами, с фанерой вместо стекол и почти без крыши, одни стропила уныло торчали, - хозяева, видать, съехали давно, да соседи, поди-ка, знают, как связаться.

Тут из этого домика, из какой-то дыры вышла женщина — обычная русская баба. Была она чуть нетрезва, но лицо было умное, хоть сейчас во власть.

- А не скажите, чей это дом? - обратился к ней приятель.

- Мой дом, а вам для чего?

- Купить хотим. Продадите?

Женщина посмотрела на нас, как на дурачков.

- Дом продам, а сама жить где буду? Под солнышком?

Нам стало стыдно за свою бестактность, и мы ретировались по быстрому.

Поэты у нас о деревеньках скучают — они природу чересчур любят, а в городах природы немного. Редким днем, часов этак до двенадцати, можно вдруг очутиться на белой до волшебства городской дороге под тихим январским солнцем, висящим чуть выше поднятой руки, окруженной причудливыми, раскоряченными стволами погруженных в зимнюю спячку парковых деревьев, дороге, пересеченной десятиметровыми, синими тенями пешеходов, лениво ползущих, в окружении свежих, искрящихся брызгами юного снега сиреневых сугробов.

Да и речь городская к поэзии не располагает. Быстрая больно и по делу обычно.

Я в офисном центре одном собрался ехать на двадцатый этаж на лифте, и уже почти кнопку нажал, а тут:

- Подождите!

И компания юных и симпатичных девушек заскочила в лифт.

Они были нарядны и пахли цветами.

Мы поехали. Я был единственный мужчина и испытывал некоторую неловкость, и я прижался в уголок. Чтобы не мешать. Этажа три мы ехали молча, после четвертого одна девушка спросила что-то у подруги, та ответила, и они все разом заговорили.

Их речь была отборная, высоко отрепетированная матерщина, какой не слыхивал даже и наш седоусый старшина Купа, когда объявил третьей роте, что свежих портянок не предвидится в ближайшие недели.

А тогда, помнится, солдатики эмоций не скрывали, даже мухи боялись в казарму залетать.

На своем этаже я выпал из лифтовой кабины потный и слегка больной, весь в сомнениях относительно истинности религиозных догматов, девушки, мило щебеча, поехали выше.

Поэтому я боюсь создавать стихи — современно ли это дело?

Да и наш лексикон! Дайвинг, майнинг, копирайт. Тяжело чувствительность пробудить. Один мой приятель чуть не рехнулся, отыскивая адекватную рифму к слову «парадигма» - он писал стихи о первой и робкой любви. Спустя сутки он утих на слове «магма», позже наступило трезвое выздоровление со стойким отвращением к предмету своей страсти.

Виктор Ухов занимался и майнингом, и дайвингом, а по-нашему, нырянием под воду с головой, и спортивной рыбалкой, и горными лыжами. Еще он занимался торговлей яблочными фурами в разумных пределах, и, иногда, поддавшись на тихие, ласково-соблазнительные уговоры искусителя-бухгалтера, пересортицей яблок. По документам продавцов и для любителей погрызть фрукты, яблочки шли, как «золотой налив», тогда как были копеечным «анисиком». «Анисик» с печалью показывался налоговикам, разница покрывала расходы на спортивные забавы.

Это он, говоря языком древних, «шалил». Все мы — очень часто шалуны поневоле.

Это был цветущий парень и даже симпатичный, по мнению некоторых неосторожных девушек. Был он рослый, ироничный и, главное, воспитанный.

Я всегда завидую воспитанным людям — сам я совершил в своей жизни столько пошлых поступков, что теперь боюсь и на исповедь идти. Боюсь за священника — зачем ему этот ужас?

Удивительно, но поступки мы совершаем не те, о которых нам назидательно говорят - «это хорошо», а те, которые, как мы видим, делают окружающие. Без оценки.

Как-то, когда кушать в доме возмутительно долго нечего было, выпить тоже, один старый мой знакомец говорит мне, причем, в воскресение, вроде, как подытожил:

- Пойдем, подломим хату одну, хоть чутка денег добудем.

Помнится, я задал тогда вопрос о необходимом инструменте, а вот о совести нет.

Коллектив (в примере — мой приятель) тихо затирает совесть одиночки и делает ее уродливой. Под себя.