Хорошо хорошим

Хорошо хорошим

Хорошо хорошим

«Кай о кам, авриавел,
Кия манге леле бешел
Кай о кам телъ авел,
Кия лелакри ме бешав.

Когда восходит солнце,
Любовь моя будет со мной.
Когда оно заходит,
С ней буду я».

Йек (один)

Темной, но еще не душной, майской ночью, когда хочется гулять, не заходя даже чая попить, посреди эстакады сразу за светофором тормозит маленькая, кургузая женская машинка, ярко-красная, белые завитушки по краям левой дверцы.

Тонкая, черноволосая девушка в длинной юбке, кружевной по низу, выскальзывает с переднего сиденья, перелезает через ограждение и проворно спускается по поросшему первыми настырными одуванчиками откосу - к заправке и гаражам. Ее гибкий, будто вырезанный из тонкой черной бумаги силуэт, кажется, несет благосклонным ветром. Туда, где, еще пока не снесенная, доживает последние дни стайка покосившихся деревянных хибарок. На заборе сушится ветхий матрасишко, гнилые доски и обломки кирпичей валяются повсюду как придется, и отчетливо чувствуется разлитый в воздухе над холодными трубами кочевой дух, привкус непостоянства и неопрятности. Самый близкий к дороге дом полностью разрушен, только остатки закопченной печки чернеют в темноте, будто больной, сколотый зуб. Валяются обрывки грязного тряпья и прочий не прихваченный хлам. Нога девушки неловко оступается, уткнувшись носком в дно старого дырявого ковшика, раздается хныкающий хруст сухих веток. Не жалея юбки, девушка опускается на колени возле печки и, торопливо оглядевшись, принимается нашептывать.

Не проходит и нескольких минут, как из черного провала печи изнутри ей в ответ доносится шепот. Шепот спрашивает, а девушка отвечает. И наконец, горячий, уверенный порыв ветра бросает самый главный, самый желанный ответ ей в лицо, откинув длинные пряди назад. Сама она, тоненькая и хрупкая, едва удерживается, чтобы не упасть. На мгновение мир замирает. Протяжно стонет старое дерево в темноте. И вот снова громко и отчетливо слышны лишь самые городские обычные звуки - гудки машин, рев двигателей на трассе, гул потревоженных сигнализаций. Разве что в одной из хибарок тихонько, жалобно хнычет ребенок.

«О, боль в моей голове,
Отец всего зла,
Посмотри на меня!
От тебя мне очень больно.
Не оставайся во мне!
Уходи, уходи домой,
Уходи к дьяволу.
Иди, иди Прочь!
Кто переступит мою тень,
У того пусть и будут боли.»

Дуи (два)

Вас будет трое. И назовут вас тем, что Никак Невозможно Уладить.

Эта странная фраза будит Аню, заставляет всхлипнуть в угол подушки, приподняться на локте над смятой цветочной простыней. Она едва протирает глаза, как тут же, будто все гораздо лучше знающее, чем она сама, радостно екает сердце – сегодня! Сердце бежит далеко впереди, вприпрыжку, с охапкой надутых воздушных шариков, в разноцветном именинном колпачке, несется вприпрыжку и счастливо ухает, будто свихнувшаяся сова.

-Анечка, - деликатнейший стук в дверь. – Чтоб нам всем такой день как твой.

Это бабушка Муза. Дверь тихонько скрипит. В проеме один черный музин глаз - испуганной галки – блестит над длинным носом.

- Нюрка! - громкий, бесцеремонный окрик с кухни.

Сталинка с громадными потолками отражает голос второй бабушки – Зины.

Будто в саванне кто-то долгое время безуспешно охотится на трубящего слона.

Сильно пахнет жареным. Неужели бабушка Зина что-то стряпает в такую рань? В такой день?

- Подымайся, мужа проспишь! Музочка Моисеевна, вам со свининкой пирожок?

Обреченно-расстроенное шипенье Музы под дверью. «Тот кричит, кого не слушают».

И надрывный вопль в ответ.

- Так вот чтобы да так нет!

Утро начинается со старческих перебранок. Под привычное журчание и грохот бабушкиных голосов (свихнувшийся оркестр) Аня зевает. Потягивается сладко.

«Чтобы твой любимый был всегда с тобой, зара, возьми кусочек его одежды - отрежь от дикло, белья, рубашки или майки. На этом кусочке напиши его и твое имя и обведи их сердцем. Не ленись, хитана, вышей имена и сердце, думай при каждом стежке, как хорошо вам будет вместе. Имена пиши зелёным цветом, а сердце красным. Сверни лоскут по длине в тонкий плотный валик, завяжи его узлом посредине и сделай по одному узлу на каждом конце. У тебя получится три узла, джаелл, завязывай средний узел и говори вслух его и своё имя. Завязывай узел на одном конце, говори своё. Завязывай узел на другом конце, говори его имя.
Носи этот кусок ткани на своём теле три дня под бельём. Потом отдай ткань своему любимому и поцелуй его. Он должен всегда носить этот лоскут. Тогда не забудет тебя. Всегда будешь в его мыслях, лулуди, как и ты в моих.»

Утро улыбается Ане блаженной солнечной ухмылкой, забавляющейся игрой с оконным стеклом, зеркалом, сережкой, забытой на комоде. Светлая зелень просится к ней в свидетельницы. Аня босяком, с нечищеными зубами шлепает на кухню. Глядя в высоченный потолок, жует пирожки с капустой. И вдруг замирает. Не слышно привычного песьего запаха, нет возни, лая или приветственных утренних поскуливаний.

«А Пяткина, наверное, мама выгуливает.»

Эта мысль ее немного успокаивает.

Бабушка Муза гладит внучку по щеке: «Невеста».

Ладони шершавые, но филармонические пальцы - тонкие и длинные, сердечные пальцы, думает Аня. Такими в древние времена наверняка заплетали очень тонкие косы или перебирали нежную ткань.

Мама возвращается из магазина с лимонами – оказывается, лимоны были с преступной небрежностью позабыты в последний момент. Папа в соседней комнате сражается с галстуком, проклиная зеркало. Является Николаевна в нелепом голубом платье с глубоким вырезом, похожая в нем на смурфика-переростка. Подруга-свидетельница получает пирогов и деловито гонит невесту в комнату, чтобы приняться за прическу и макияж.