Хозяйка старой хижины

Глава 1

Элис устала. Нет, она мне никогда не признается в этом, но я вижу по лицу, что малышка держится на чистом упрямстве. Её движения резкие, взгляд раздражён. Она то и дело заправляет под косынку выбившуюся прядь волос, оправляет подол грубо пошитого платья и дёргает бантики на переднике.

Наконец, спустя ещё десять шагов, она тихо спрашивает:

– Далеко нам ещё идти? – голос спокоен, а улыбка, коснувшаяся губ, доброжелательна. Сторонний наблюдатель ни за что бы не понял, что ещё чуть-чуть и ребёнок взорвётся от злости. Мысленно, конечно. Потому что безупречное воспитание не позволит Элис показать свои истинные эмоции.

– Осталось чуть-чуть, – улыбаюсь ей так же спокойно и дружелюбно. Потому что и из меня, бывшей нищенки, тоже воспитали идеальную леди.

Вокруг тихо. Солнце стоит высоко и тени едва касаются земли. Душно. Хочется пить, а ещё больше хочется уже добраться до места, чтобы наше длительное путешествие, наконец-то, закончилось.

Я не лгу. Нам, действительно, остаётся всего ничего. Подняться на горку, а потом спуститься и будет дом старушки Зарины, которая когда-то приютила меня и обогрела.

Я не была здесь целых восемь лет, но помню и дуб этот раскидистый, что раскололо надвое во время разбушевавшейся стихии. И поместье, видневшееся вдалеке. Даже живописные берега мелкой речушки будто бы совсем не изменились. Разве что чуть больше разросся камыш, да ниже склонилась к воде старая ива.

Хорошо… Так хорошо мне давно не было. И надежда, слабым росткам которой я до последнего запрещаю пускать корни, вдруг вспыхивает в душе, расцветает буйным цветом. Мы смогли… У нас получилось.

Пригорок заканчивается и начинается спуск. Я пытливо всматриваюсь вдаль, ищу заросшую девичьим виноградом крышу и нахожу её. Но радость медленно гаснет, потому что старая хижина выглядит иначе, чем в моих воспоминаниях.

Забор всегда-то был косым и рябым, но небольшой садик перед домом Зарина держит в чистоте. Держала… Не припомню, чтобы среди буйно цветущих растений закрадывались сорняки. Сейчас же вокруг хижины колосился бурьян, достающий мне до плеч.

Мы доходим до покосившегося, а местами и обвалившегося плетня, останавливаемся. Взгляд мечется в поисках хоть каких-то признаков жизни, но я не нахожу их.

– Здесь никого нет? – устало бросает Элис и опускается на колени, прямо на траву. Её не заботит ни то, что она испачкает пусть не дорогое, но добротное платье, и, главное, она не думает о том, что кто-то может увидеть её в минуту слабости.

Признаваться девочке в том, что мой гениальный план оказался провальным, не хочется. Я подхожу к калитке и ободряюще отвечаю ей:

– Не знаю, сейчас посмотрю.

Сорняки цепляются к юбке, хватают за рукава, пытаются дотянуться до волос. Я упрямо пробираюсь к двери и, вполне ожидаемо, вижу на ней огромный замок. Нет-нет-нет… Только не это…

Если мы с Элис не найдём пристанища здесь, то я и не знаю, куда ещё податься. Денег от продажи драгоценностей не так уж и много. Жить на них в гостинице или на постоялом дворе долго не получится, да и опасно это – наверняка, нас ищут. У Зарины же можно было переждать несколько месяцев, прежде чем попробовать перебраться за границу нашего королевства.

Плотно сжимаю губы и иду к дальней стене. Там есть схрон, где старушка всегда держит ключ. Он и сейчас там, но помимо ключа в нише имеется и письмо, на почерневшем конверте которого выведено корявым почерком: «Для Глории».

Сердце замирает на мгновение, а потом пускается вскачь. Письмо. Для меня.

Зарина писала не так уж плохо, для необразованной селянки. Что немудрено – её муж был магом. Дара слабого, да и ума небольшого, судя по рассказам самой сердобольной старушки, но всем, кто имел хотя бы искру магии полагалось бесплатное обучение. Вот он и научился писать и читать, чему, в свою очередь, научил Зарину.

«Глория, мои дни на исходе. А сердце не на месте. Чую, несладко тебе живётся. В газетах энтих глаза у тебя иные. Нет в них больше икр да радости. Пустые стали.

Ты, ежели, бежать соберёшься, то знай, дом этот я на тебя оформила. Представляешь, чтоб чин по чину, даже в горуд энтот ходила. И подпись на бумажках ставила, как дама знатнову роду. Писчий энтот сказал бумажки для тебя оставить, чтобы на руках всё было. Я и оставила, там, в шкафчике нашем, где серебрушки лежали раньше.

Жаль, что свидеться не получится. Но ты знай, моя хижинка всегда твоим домом будет, сколько бы годков ни минуло».

На потемневшую от времени бумагу падает огромная капля и расплывается тёмным пятном. Только тогда понимаю, что капля эта – моя слеза. Спешно вытираю лицо и зову:

– Элис, иди сюда!

Девчушка пробирается долго, сопит, тихонько охает, но не бранится и не ропщет. А когда доходит до двери, возле которой я дожидаюсь её с проржавевшим ключом в руках, то спрашивает:

– Узнала что-то?

– Да, – улыбаюсь, потому что не могу не улыбаться. – Теперь этот дом наш.

Элис чопорно кивает, будто бы и не рада этой новости, но по глазам я вижу – что малышка счастлива быть здесь, а не в роскошных комнатах огромного особняка. Что же, я разделяю её радость.