Хозяйка Замка Дракона

1

1

— Подумаешь, слегка наказал… Всё, что делает муж, нужно сносить с должным терпением. Он и так взял тебя в жены в 25, такую старуху. На тебя бы никто не позарился, а он добрый человек, проявил милосердие. Привёл в свой богатый дом, окружил любовью и заботой. Нас, твоих родителей, не побрезговал приютить. А ты взялась характер показывать. Я не так тебя воспитывала…

По щеке мачехи катится одинокая слезинка.

— Этот добрый человек ударил меня кулаком в лицо, — дрожащим голосом говорю я. В памяти Летиции я нахожу воспоминание об этом моменте, и меня до сих пор трясёт от того, что эти безумцы считают такое нормальным.

— Да что с тобой случилось, неблагодарная? Вздумала дерзить такому большому человеку? Ты же всегда была такой покладистой, такой хорошей, что на тебя нашло в конце концов? Бесноватая ты, что ли?

Трогаю синяк на скуле и до сих пор чувствую железный привкус крови во рту, напоминание от мужа о его бесконечной любви и заботе по отношению ко мне. Точнее, не совсем ко мне, а к девушке, в теле которой я оказалась.

Монотонный голос мачехи продолжает бубнить без умолку о том, какая большая удача меня постигла, когда я встретила Альфреда, какой он благодетель и как сильно наша жизнь изменилась благодаря его участию. И как я вдруг стала неблагодарной и отказалась отдать ему побрякушку, серебряный медальон, единственную вещь, оставшуюся в память о моём настоящем отце, точнее, отце Летиции. В памяти этой девушки это единственный момент, когда она решила показать характер и отказалась сделать то, что ей приказали.

Летиция собрала в кулак всю свою крошечную волю и сказала "нет", когда Альфред вытянул руку, чтобы она вложила в неё медальон. Она прижала его к груди и сказала:

— Пожалуйста, не отбирайте. Я сделаю всё, что хотите, только не отбирайте медальон.

— Мужу принадлежит всё, что принадлежит жене. Я считаю до трёх.

На счёт три последовал сильнейший удар кулаком, после которого слабая душа Летиции покинула её тело.

— Будь он проклят, поганый садист, — говорю я, — больше ни дня не останусь в этом доме.

Мачеха испуганно смотрит на меня и прикрывает рот обеими своими руками. Потом затыкает мне рот ладонью и шепчет на ухо:

— Молчи, молчи, Лети, даже думать о таком не смей. Ты что, бесноватая? Хочешь, чтобы тебя отправили к инквизиторам?

Её белый нелепый чепчик сползает ей почти на ухо, но она не замечает этого, по-видимому, до крайности шокированная моими словами.

Отпихиваю её руку и встаю, делаю шаг назад, чтобы она до меня не дотянулась.

— Я ненавижу этого поганого подонка! — говорю я, стараясь сохранить хладнокровие, но это плохо мне удаётся. В этом чужом мире мне бы следовало играть роль маленькой покорной овечки, которой всегда была Летиция, но оправдывать насилие — это уже слишком. Если она не могла постоять за себя, то я терпеть не буду.

Глаза мачехи округляются, и её лицо за секунду из багрово-красного становится белым, как простыня.

— Кого это ты ненавидишь, Летиция? — вдруг слышу я за спиной вкрадчивый голос Альфреда.

— Оставьте нас, дорогая. Я вынужден буду ещё раз проучить вашу дочь, — ласковым голосом говорит мой муж и за локти поднимает мачеху с кровати, на которой она сидит.

Мачеха тут же торопливо убирается из комнаты, согнувшись в нелепом подобострастном поклоне, даже не оглянувшись на меня. Дверь хлопает, и я остаюсь наедине с огромным Альфредом, который преграждает мне путь к возможному бегству.

Он подходит ко мне и хватает меня за шею своими толстыми пальцами. Кожа на его лица пошла красными пятнами. И я знаю, что это признак крайнего уровня злобы. Летиция не раз видела его в таком состоянии, и это было самым плохим знаком.

— Ты, похоже, плохо понимаешь хорошее обращение, Летиция. Я буду учить тебя до тех пор, пока ты не усвоишь урок.

Чувствую. что мне катастрофически не хватает воздуха. Так я могу снова умереть и теперь уже, кто знает, дадут ли мне еще один шанс? Перед глазами проносится вся моя прошлая жизнь, все короткие тридцать лет, отпущенные мне в прошлой жизни, и жизнь этой юной девушки тоже проносится перед глазами.

А он все давит и давит своими толстыми пальцами. так что из за темноты в глазах я почти не вижу его оскаленных зубов.

— Будешь еще говорить дерзкие слова? — шипит он, — будешь еще перечить мне?

Все, что я могу, это моргать и пытаться ногтями расцарапать его огромные пальцы, железной. хваткой душащие меня.

— Никто не смеет перечить мне, никто, слышишь, девка? Его голос тонет в оглушительном шуме моего собственного сердцебиения

В последний момент, когда я думаю, что на этом всё, и мой жизненный путь снова окончен, хватка Альфреда ослабевает, и я шумно вдыхаю, корчась и хватаясь за горло. Кашляю, пытаясь отдышаться, а он держит меня за волосы.

— Покорность, милая моя, — выплёвывает он слова, — вот что мне от тебя нужно. Покорность и служба.

— Хорошо, я поняла, поняла, господин мой, больше не буду, — хриплю я, чувствуя, что если я ещё скажу хоть слово поперёк этому психопату, он уж точно доведёт дело до конца.

— Вот и славно. Вот и умница. Ещё раз я услышу от тебя одно дерзкое слово, ты будешь у меня только ползать на коленях, стирая их до крови о доски пола. Поняла меня, скверная девка? Я не для того брал в жены нищую перезрелую простолюдинку, чтобы терпеть дерзость и хамство! Одно кривое слово, один взгляд, который мне не понравится, и я избавлюсь от тебя.

Изо рта его несёт какой-то тухлятиной, в этом мире мало кто слышал о том, что нужно чистить зубы. Всклокоченная борода, растущая клоками, придаёт его одутловатому круглому лицу нелепый вид, который был бы смешон, если бы не опасность его слов. Если бы я не знала, что он приведёт их в исполнение с лёгкостью.

Медальон. который он отобрал у меня, висит на его шее, словно в насмешку.

— Поняла, поняла, — говорю я, отводя взгляд от медальона.

— Целуй мне ноги, — говорит он и, хватая за волосы, опускает меня вниз, к своим сапогам, покрытым уличной грязью. — Покажи, что умеешь служить.