Художник

Художник

Как не крути, но в смерти есть какая-то романтика. И дело совсем, что человек перестаёт жить, дело в самих похоронах. Эта обстановка, люди, процесс. Все это становится прекрасным, если присмотреться более детально, особенно если все происходит по законам жанра похорон. Осень сбросив листву с деревьев, при этом перекрасив стволы деревьев в мрачный черный цвет. С неба, затянутого серыми тучами, идёт холодный, промозглый дождь. Сырая земля, под воздействием дождевых ручейков, падает в разрытую могилу, над которой завис гроб с бледным мертвецом. Возле него собрались люди, одетые строго в чёрный цвет. Они плачут, будто не знали, что все люди рано или поздно умрут. Вопиющий факт отсутствия смирения перед неизбежным…

В этот момент только виновнику происшествия всё равно на то, что происходит. Он просто лежит с лёгкой улыбкой, будто насмехался над живыми. И стою я, смотря на него, с размышлением о том, что ему предстояло пережить в последние минуты его жизни, которые были не лишены предсмертных конвульсий, нечеловеческой боли и животного страха перед смертью, берущая его за горло. Обидно ли мне за то, что он умер? Определённо нет! Жалко его? Тоже нет. Я предпочитаю жалеть живых, потому что в жизни очень много страданий. А по ту сторону возможно есть рай, который даёт блаженство, или вовсе ничего нет, что порождает полную отрешённость от каких-либо эмоций. Так что моё безразличие основано на просто другом, отличном от всеобщего, восприятия самой смерти.

Я просто смотрю на этого покойника размышляя над тем, что ему возможно повезло, в отличие от тех, кто сейчас безмозгло плачет над его гробом. Я, конечно, мог бы рассказать им всем о своей точке зрения, но они все равно не поймут из-за скудности своего ума и сознания. В последний раз моё объяснение закончилось несколькими обмороками и угрозами расправы над моим телом, как в средневековье. Сжигание на костре. В этом тоже я вижу некую романтику, но об этом позже. Сейчас я полностью сосредоточен на покойнике.

Блаженное, умиротворённое лицо как будто насмехаясь над нами, уходит в темноту. Стук молотков, забивающих крышку гроба, навсегда прекращает любое взаимодействие этого человека с другими, еще живыми людьми. И это прекрасно. Не понимаю тех, кто говорит, что о покойниках нельзя говорить плохо. Я же предпочитаю вспоминать и говорить лишь только плохое и злое. Так легче и проще. А когда бросается пресловутая горсть земли, то я мечтаю, чтобы это была или граната, или же нож в сердце. Почему так? Все проще чем кажется. Я с ним попрощался, и мне не хочется его возвращения.

Вскоре какие-то пропойцы, нанятые за пару бутылок водки с закуской, образовали свеж зарытую могилу. Вот это я понимаю: истинное произведение искусства, на которое хотелось просто любоваться часами. Что я и собрался делать этой ночью…

Не появляясь на поминках, я отправился на лёгкую прогулку, хваля серые, дождливые небеса за то, что я наконец-то вновь увидел труп, которого закопали. Это означало то, что вскоре я смогу его вырыть и посмотреть, как разлагается он, и плоть пожирается червями. Этот процесс был долгим и конечно же очень воодушевляющим для меня. В такие моменты я сожалел о том, что я не смогу наблюдать за тем, как буду разлагаться я сам. Но это не принципиально. За свою жизнь я намеривался увидеть не менее тысячи трупов, которых будут жрать мои плотоядные друзья. Осталось лишь дождаться полуночи.

Напившись до усёра, гости покойника совершенно забыли о том, что я был среди них. Ну что же сказать, жизнь социопата имеет свои плюсы, а готические наклонности всё дальше отталкивает от меня живых, что дало мне шанс взять лопату и чуть-ли не на глазах у всех уйти на кладбище.

«И снова здравствуй. Не буду просить прощения за то, что беспокою. Ты этого не заслужил при жизни. Разве что однажды умер и доставил удовольствие раскопать твой труп.» — думал я, смотря на вырытый труп, освещаемый только полной луной.

Достав небольшую пилу, я принялся за дело. Медленно, с особым пристрастием, я отпиливал голову трупу. Это было мне необходимо для коллекции человеческих голов, которую я собираю всю сознательную жизнь. Особенно мне нравилось сдирать куски плоти с костей. Словно чистишь картошку. Это мясо я в последствии использовал в супе, которым кормил свою семью, волосы использовал как наполнение к игрушкам, которые я сдавал в детский дом, ну асами черепа превращались в бюст покойника, сделанного из воска. Этот стал уже шестьдесят шестым. Ещё чуть-чуть, ещё шесть сотен. Но это всего лишь дело времени, мне пока ещё восемь лет. Так что есть к чему стремиться. К тридцати думаю будет тысяча.

Увы, я не причисляю себя к соратникам сатаны, как это могло бы показаться на первый взгляд. Я даже не стремлюсь быть на его месте. Я просто понимаю, что бесполезная жизнь человека может принести пользу только после смерти. Особенно, если отдать этот труп искусству. Я художник, и я так вижу. И именно это отводит от меня подозрения, чтобы меня не отдали в дурдом. Мои вскрытые могилы так никто и не проверил на обезглавленные, а те черепа, надёжно спрятаны под воском. Суп готовлю я из куриц соседских, ну а игрушки делаю из шерсти собак, ведь детскому дому всё равно что и откуда поступает. Лишь бы бесплатно.

Именно поэтому никаких подозрений на меня, именно я до сих пор получаю то незабываемое удовольствие от похорон и расчленения трупов. Да, я знаю, что это ненормально. Но норма — это иллюзия. Что норма для паука, то хаос для мухи. Только одно меня сейчас может волновать: когда умрёт следующий человек, ведь при жизни они бесполезны все, а так хоть польза будет для меня и для искусства.