Я, чудовище, или У-ня-ня, ваше высочество

*

Я — Чудовище.

Правда-правда, самое что ни есть настоящее Чудовище, даже не сомневайтесь!

Ну как… еще полгода назад Принцем был. Прекрасным. Наполовину человек, наполовину дракон. И еще на три четверти эльф. И на все эти половины с четвертями — прекрасный. Очи — бездонные, губы — чувственные, волосы — шелковым водопадом. Пальцы тонкие, музыкальные. Стан — гибкий. В общем — сплошное совершенство, с какой стороны ни посмотри.

Любили меня все так, что аж страшно!

Горничные, как увидят, так руки тут же заламывают в умилении.

- Ми-ми-ми, — говорят, — Ваше Высочество!

А некоторые еще: «А-ня-ня!» — добавляют.

Казначей к бухгалтерии не подпускает. Ах, говорит, Ваше Высочество, как можно! С вашей тонкой натурой — и такая грубая материя, как финансы. Никак нельзя. От этого мигрени случаются, и разлитие желчи.

Кухарка каждый вечер в покои теплое молоко присылает, и плюшку с повидлом. Пусть, дескать, Его Высочество кушает-поправляется!

А ведь мне тридцать уже было!

Попытался я как-то раз вина потребовать. Кулаком по столу стукнул, и гаркнул… ну, это я вру — гаркать я тогда не умел, мечтал только. Воскликнул певуче:

— Вина мне! — и прибавил еще: — Ин вино — веритас!

Так вместо виночерпиев лекари сбежались. Целый десяток! И все головами качают, языками прищелкивают. «Ах, — говорят, — Ваше Высочество. Вы, говорят, переутомились. Расстройство у вас нервное. Вам молочка надо выпить и пойти стихи слагать. Стихи, знаете ли, очень душевному равновесию способствуют».

Сбежал я от них в башню. Поднялся на самый верх, подошел к окошку. Гляжу вниз и только что не рыдаю. Стыдно, конечно, а что делать, когда жизнь моя так беспросветна?

А тут еще у самой садовой ограды старуха остановилась. Горбатая такая, в лохмотьях. Страшная — не приведи Создатель, приснится! Остановилась она, значит, прямо на меня уставилась и какие-то странные знаки подает. Сперва в мою сторону этак вдохновенно зыркнула, а после руки согнула, и локтями взад-вперед качать принялась. На уровне бедер. И поглядывать на меня продолжает.

Я, вообще-то, к страданиям простого народа чувствителен был — но эту старуху совсем не понял, да и не до старухи мне было! Так что решил я ее в сад послать. Уж чего бы она ни хотела — еды или работы — в саду все есть. В общем, крикнул я ей через решетку:

— Иди ты, старушка, в сад!

И только от окна отвернулся, не в силах более на убожество ее и безобразие смотреть, как она мне в ответ, громким голосом крикнула:

— Не старушка я, а злая колдунья! А ты, за хамство свое и скудоумие, станешь с завтрашнего дня чудовищем!

Я, честно сказать, особого внимания на эти слова не обратил. Старость — она безжалостная. Кто с башен Астрономических падает, кто к ювелирным изделиям ненавистью проникается, и расплавлять советует. Грубые слова в ответ на заботу говорить — оно еще не худший вариант.

Вернулся я во дворец, молока теплого выпил и спать лег. И ничего-то меня в ту ночь не беспокоило. Зато утром вспомнилась мне та старушка! И как вспомнилась!

Подошел я к зеркалу, водопад мой проклятущий шелковый расчесать — а оттуда на меня страшилище смотрит. Огромное! Высоченное — с зеркало размером! Одна рука толщиной — как весь я! Мускулы так под кожей бронзовой и бугрятся! Глаза добрые кровью налились, и щурятся, знаете ли… со значением. Клыки так и выпирают! Плечи и вовсе, небось, в дверь не пролезут. А уж внизу — не удержался я, посмотрел одним глазом — такое выросло, что кобылы мои, гордость королевских конюшен, разбегутся в ужасе! И все тело в шерсти. Руки с ногами особенно.

В общем, как есть чудовище.

От меня прежнего только и осталось, что фамильное родимое пятно — корона на заду.

Сначала-то я чуть в обморок не упал. От такого зрелища. Однако же удержался могучим волевым усилием. Выбрался из покоев боком, чтоб плечами не застрять. Пошел на кухню по стеночке.

А мне навстречу служанка с подносом. Молоко несет, теплое. Я так в стенку и вжался. Но не с моими новыми размерами прятаться. Увидела она меня, рот открыла, глаза распахнула. Ну, думаю, сейчас орать начнет. А она вместо этого ручками всплеснула, стакан уронила, и ахнула томно:

— Какой мужчина!

И глазами хлоп-хлоп. Я это для себя отметил и дальше на кухню пошел. Горничная — оно, конечно, приятно, но есть еще больше хочется. Добрался до кухни — а там стражники сидят. Те, что с караула сменились. Меня увидели — обрадовались. Вскочили, улыбаются, по плечам хлопают.

- О, — говорят, - новенький! Добро пожаловать! Сейчас мы за тебя пить станем!

Ну мы и выпили. Гадость, кстати, это вино оказалось. Кислятина. То ли дело — пиво!

Стражникам я, конечно, не стал так сразу говорить, что принц. Сперва канцлеру сказал. И казначею. Чтоб не сомневались, пришлось пятно фамильное показывать. Как показал — сразу поверили, а куда было деваться?

Первые дни в чудовищном облике я тосковал, конечно. Потом ничего, привык, понравилось даже. Молоком меня поить перестали, только пивом. И мясом печеным начали по три раза в день кормить, а непрожаренным, с кровью — еще дважды.

Стражники как родного полюбили. На тренировки с собой звать начали. Не то, что раньше:

— «Ах, Ваше Высочество, положите кинжал, порежетесь!»

Теперь я теми кинжалами разве что в клыках ковырять могу. Да и меч не всякий возьму — капитан моих стражников мне так и сказал:

«Маловат для вас меч, Ваше Высочество».

И секиру боевую подарил. Ух, как я той секире обрадовался!