Я и мой друг Хохнер

Часть первая. Гл.1 Среда обитания

Перекрёсток – это моя среда обитания. Я стою в обнимку с Хохнером на пересечении Пушкина и Карла Маркса в один из дней курортного сезона в отсутствие какой-либо конкуренции. В последнем обстоятельстве заключается благо, без лишних объяснений понятно почему. Под уличным фонарем на пятачке радиусом один метр возникает виртуальный космодром. Отсюда я стартую в ноосферу и парю невесомая и беззаботная. Это – мой островок необытованный. Не путать с необетованным.

Островок без всякого Божьего вмешательства возникает на 2 часа текущего времени исключительно по моему желанию. Его не нужно обживать, наполнять предметами быта и приватизировать, потому что в 7 часов вечера он улетучится вместе со своею владелицей. Пядь дорожного покрытия у фонаря, где рвался и дразнил голос уличной шансонетки, очистится до будничной пустоты.

Колебание миропорядка прекратится. Окна и двери, открытые навстречу звуку захлопнутся. Охранники, выглядывающие  из ювелирных  магазинов, вернуться к золотым россыпям витрин. Старички покинут уличные лавки и поползут в свои склепы – доживать день. Необытованный перекрёсток – бесперебойный поставщик адреналина и наличности для моей нуждающейся плоти. Людские потоки, струи, отдельные капли текут и брызжут во все четыре стороны, омывают меня, одаряют вниманием и деньгами, вселяют надежду, что жизнь не напрасна.

Мой друг Хохнер тонок и глубок. Он – и крылья для полёта, и жилетка для слёз. В радости  и грусти я обнимаю его, и он  отвечает мне взаимностью. При малейшем прикосновении  Хохнер трепещет, как птенец, жаждущий корма. Я отдаю ему своё сердце, а он мне – своё. Мы с ним одно – плоть, кровь, дух. Наш дух – свобода, плоть – безбытность, а кровь есть музыка. Я искала моего немца среди многих и многих. Он появился, как подарок судьбы, вернее сказать подарок одного хорошего человека, о котором расскажу позднее.

Моё извечное необытование, как священная корова, гуляет, где хочет. И это, по мнению некоторых, – возмутительно. Ответственных граждан бесит не то, что я стою на перекрёстке, а то, что они не могут делать так же. Иногда они спрашивают, плачу ли я налоги. Заглядывая в маленькую картонку из-под электросчётчика, стараются навскидку определить мой дневной доход. Их гневные мысли примерно такого содержания: «Мы за собственный труд дважды платим подоходный налог. Работаем от звонка до звонка, терпим унижения начальства и подлость сослуживцев, вынуждены лебезить, пресмыкаться и переступать через себя из страха потерять работу. А эта наглая тётка в тёртой джинсе ничего не боится. И не платит налоги! Стоит на перекрёстке с таким гордым видом, точно выступает в кремлёвском концертном зале. Это же неприлично! Ведь дети смотрят».

А дети смотрят и тянут в мою сторону ручонки…Они все без исключения – мои.  Их чистые души пойманы в сети прекрасного. Когда малыши, убегают от мамаш  ко мне, родительницы бросаются следом, чтобы вернуть детище и возобновить правильное направление движения. Сдерживая своего внутреннего зверя, стараюсь не замечать негатива, продолжаю улыбаться, обнимаясь с другом Хохнером.

К Хохнеру прилагается английский уличный комбик Хайватт на 17 Ватт. Справа от него стоит заграничная стойка, опутанная шнуром.  У меня на шее – холдер с фирменной немецкой губной гармошкой до-мажор. Я играю и пою в американский микрофон Шур 58 русские народные песни. Парадокс? Вовсе нет. Такое противоречие заключается в том, что на Родине не производят ни инструменты, ни аппаратуру. Все, буквально все, начиная от киловаттных колонок для озвучки стадионов и заканчивая дюймовой пластмасской медиатора – заграничное. Ещё какое-то время будут на слуху пианино «Одесса», гитара «Верховина», баян «Креминне», а потом ветер забвения развеет их имена, как и останки.

В Советском союзе в достаточном количестве выпускали высококачественные музыкальные инструменты, и даже первоклассные магнитофоны. Катушечник «Соната» и кассетник «Маяк», наверное, до сих пор одряхлевшие меломаны держат в своих домах на самом почетном месте, как памятники юности и советской эпохе. Моё музыкальное увлечение зачатками советской попсы началось с вертушки «Сириус- 309»,которую я буквально выклянчила у папы. Он, как технарь, человек, занимающий начальственную должность в энергоснабжающей организации, противился увлечению дочери-старшеклассницы эстрадной музыкой. «Мало того, что баян оказался напрасно купленным, так теперь ещё эти пластинки. Пустая трата денежных средств!», – бушевал отец, но я понимала, что он просто был расстроен из-за моего отказа поступать в музыкальное училище.

Мама под шумок подсовывала мне комплекты пластинок по цене 3-7 советских рублей, радуясь общему развитию детища. В моей фонотеке наряду с ВИА и певцами советской эстрады присутствовали «Борис Годунов», «Майская ночь», «Князь Игорь», «Иван Сусанин», «Аида», «Риголетто», «Запорожец за Дунаем», «Руслан и Людмила». «Реквием» Моцарта и «Битлз» я купила на копейки, что мне давали родители на школьные перекусы. В конце уроков желудок рычал, требуя еды. Постепенно назревал гастрит.

  Наряду с многочисленной периодикой, родители выписывали журнал «Кругозор» с вшитыми гибкими голубыми пластинками, которые нужно было вырезать, прежде чем ставить на вертушку. Я услышала, как поют Пит Сигер, Далида, Марио Ланца, Пол Анка, Хелена Вондрачкова, Мирей Матье, Хоан Серрат, Мари Каллас и  многие другие исполнители. Но больше всех мне нравилась Людмила Зыкина. Для меня она надолго стала любимой певицей. Можно было бесконечно слушать её голос – он никогда не приедался.

Я закончила музыкалку одновременно с общеобразовательной восьмилеткой и после этого инструмент даже в руки не брала. Он был помещён в большой кожаный футляр и отправлен с глаз долой в самый дальний угол «аппендицита». Пиная проклятый ящик и гремя дверью, я мстила инструменту за то, что он стал невольным орудием моего истязания в заботливых родительских руках. Моя душа исподволь ярилась и пузырилась, как вулкан в состоянии латентного кипения: «Вот тебе! Сиди теперь тут вечно и не высовывайся. Ты отдавил мне все коленки и оборвал все руки. Ты испортил мою жизнь. Из-за тебя я пережила настоящие мучения!»