Я научу тебя быть моей

Пролог

Орландо

- Ты оказал мне неоценимую услугу. Клянусь, я по гроб жизни буду тебе благодарен, - его голос срывается. – Одному богу известно, чего бы мне это стоило, если бы все раскрылось. Карьеры, репутации, даже брака…

Гранатовый сок в бокале на свету напоминает кровь. Но не густую и вязкую – прозрачную, кристально-чистую и даже без алкоголя пьянящую. Делаю глоток, с презрением и нескрываемой брезгливостью глядя на распростертого в моих ногах главу департамента общественного порядка.

Никто не видел его таким. Этот слабак с комплексом бога считал людей насекомыми. Переступал чрез человеческие жизни, как через плевки под своими ногами. Оттого созерцать Энцио Рикконе почти на коленях у своих ног было, по меньшей мере, занятно.

- Я не оказал тебе услугу. Я спас твою ничтожную жизнь. То, что ты назвал – всего лишь бонусы. Но я тебе обещаю, что ты будешь лишаться их по мере того, как начнешь забывать, чем ты мне обязан. Голову поднял!

Он смотрит с усердием, как преданная собака. Скажу залаять – выполнит, не раздумывая.

- Так вот, если для тебя каждый из жителей Палермо, как ты сказал… пешки на доске? Твои слова?

Рикконе усердно кивает. Разглядывая на свету бокал, смотрю скучающе, как будто вся эта сцена меня несказанно утомила, и так же спокойно произношу:

- Надо одну королеву превратить в пешку. Вот в прямом смысле слова. Я отправил тебе ее досье два дня назад…

Энцио бледнеет и хватается за сердце.

Конечно же – он сделал вид, что личная просьба дона Орландо Ломбардини потерпит до второго пришествия. Я и это предугадал. Смотрю, как на лице министра мелькает понимание.

Все верно, пес. Выполнил бы ты мою просьбу в то же день – ничего бы не было. Ни катастрофы, в котором погиб гость российского посла. Ни махинаций, которые отчего-то вдруг вскрылись и сами себя упаковали в архив, чтобы отправить в управление. Но ты решил проигнорировать, надеясь, что я забуду или передумаю.

Ты всерьез считал, что я сделал всех, пустил под откос три влиятельные семьи, не пожелавшие делиться властью, и занял свой трон потому, что у меня всегда семь пятниц на неделе и нет привычки получать желаемое любой ценой?

- Энцио, друг мой, не испытывай мое терпение. Я как раз в раздумьях, что же мне сделать: нажать всего лишь одну кнопку и сделать тебя героем прессы вместе с Интерполом, либо спустить доберманов. Хотя, зачем выбирать?. Я сделаю это последовательно.

- Вин… - сдвигаю брови, давая без слов понять, чем может обернуться для Рикконе упоминание бывшего дона, пусть даже от шока. – Орландо, я собирался дать делу ход! Ты не понял! Я изучил вопрос… заклинаю, выбери любую другую девушку. Альберта Таччини – дочь комиссара, которому не раз пожимали руку даже члены парламента…

- Ныне покойного комиссара, ты хотел добавить? Твоего давнего приятеля. А я знаю, дорогой мой. Я прекрасно это знаю. И я хочу именно эту девчонку. Так что засунь свои отеческие чувства сам знаешь куда и начинай. Либо она, либо ты. И что-то мне подсказывает, ты уже выбрал себя.

- Это так сложно… - он вытирает пот со лба, но по глазам я вижу – Энцио уже отрекся от дочери своего приятеля.

Забыл, как был вхож в их дом, как наверняка носил ей по выходным сладости и игрушки.

– Орландо, я могу просто арестовать ее под любым предлогом… вноси копеечный залог и увози ее к себе, паспорт можешь вообще сжечь. Я же сделаю так, чтобы никто её рьяно не разыскивал. То, что ты просишь, займет много времени, к тому же…

- Какая же ты падаль, - даже меня на миг передергивает от отвращения. – Лет семнадцать назад ты катал ее на велосипеде и учил держаться в седле, а теперь по щелчку моих пальцев готов сломать ей жизнь.

- Но ты же сам попросил…

- Ты сейчас пытаешься провести между нами параллель какого-то равенства?

Смотрю с выжидательным прищуром, мельком отмечая, что надо бы не давить так сильно – не ровен час, доведу до инсульта.

– Впрочем, с этим жить тебе. Нет уж. Все будет так, как я сказал. Сотри ее. Просто сотри с лица города и даже мира. Чтобы не могла купить себе булку и сыр ни в одной забегаловке. Полный вакуум и изоляция от общества. В целях я тебя не ограничиваю, кроме одной – смотри зорко, чтобы никто ее не обидел свыше указанного. Слушай, Энцио…

Хмельной адреналин и тьма с привкусом гранатового сока разворачивают свои багровые знамена над моей головой.

Чувствую, как сердце бьется в клетке пока что запрещенных чувств, но предвкушает тот момент, когда я позволю ему сорваться с цепи.

Широко распахнутые глаза этой непокорной девчонки смотрят так, что где-то в глубине катакомб человечности меня царапает осколком совести.

Ты не виновата, что попала в поле моего зрения.

Ты не виновата в том, что я уже третий год не могу тебя забыть.

Как и в том, что теперь в моих руках все методы и цели заполучить тебя на своих условиях. А я не выбираю простых путей.

- Итак, Энцио. Решит продать свое тело кому-то – я тебя найду. Пойдет в проститутки – я отрежу тебе руку. Найдет того, кто ее спасет – выколю глаз. Поэтому сделай так, чтобы бежать ей было некуда и не к кому. Всех, кто сможет помочь, лиши этой возможности, как и желания. А когда ей некуда будет деться… ты сделаешь так, чтобы она сама пришла ко мне.

И, смакуя на языке ее имя, а внутри – страх и обречённость, которые сведут меня с ума за считанные секунды, произношу:

- Так, чтобы пришла по собственному желанию. Вот как ты сейчас. Приползла преданной собачонкой, глядя мне в глаза и без слов выполняя все, чего я от нее не потребую.

Смотрю в подобострастное лицо Рикконе и понимаю: однажды я его убью.

Во мне столько тьмы, что извержение Помпеи и на десятую часть не покрыло той давней роковой ночью обреченный город.

Я не знаю, что заставляет меня ломать жизнь этой девчонки, кроме одного – я ее хочу.

Наваждение длиною в несколько лет. Нет цели сильнее, чем жажда овладеть Альбертой Таччини. Столь одержимая жажда, что в попытке ее заглушить я стал самым влиятельным доном Палермо, достигнув высот. Но и это не избавило меня от той власти, что она, сама того не желая, обрела надо мной.