Я не хочу свободы

Пролог

Скоро новый день.

Как бы ни умирала - дыши,

оставляй вчерашнему его тень,

доставай себя из-под одеяла:

ты не можешь больше стенать и плакать - времени очень мало.

Посмотри, вот солнце опять встаёт,

Луч бросая тебе, не глядя.

День сменяет ночь при любом раскладе -

Солнце никого на свете не предаёт.

Катарина Султанова

Кабинет, в котором мы сидим, выкрашен в унылый зеленый цвет и сплошь заставлен папками с бумагами. Они повсюду: высятся под моим стулом, занимают пространство за дверью, заваливают два стола, за одним из которых — следователь, допрашивающий меня четвертый час.

Засаленный воротник, на манжете левого рукава криво пришита пуговица — нитки отличаются всего лишь на несколько тонов, но стежки наложены неаккуратно. Не неспешно, а равнодушно.

Живет один.

На безымянном пальце правой руке след от кольца — полоска едва заметна, несмотря на лето.

Значит, снял его, но не так давно. Поругался с женой. Ушел?

Ушла.

Вытерпеть тяжелые будни полицейского, одержимого поисками маньяка, тяжело. Особенно, когда у тебя есть маленький ребенок, за чью жизнь ты переживаешь больше прочего.

Он смотрит на меня тяжело, пытаясь припечатать взглядом к месту, надавить, расплющить.

Его тоже плющит, и дальше терпеть в одиночку невыносимо — а я кажусь такой легкой жертвой, чтобы поделиться со мной всей своей тяжестью.

Я виновата.

Это легко читается в мужской позе, в опущенных плечах, в уголках губ, загнутых книзу. В решительном взгляде, в поданном вперед теле. Устал, но не сдался.

— Когда Вы видели его в последний раз?

Я смотрю ему на переносицу, отвечая уже заученную фразу в тринадцатый раз:

— Месяц назад.

Он утомлен, но допрашивает меня, как заведенный, изматывая не столько физически, сколько морально. Я все чаще прикрываю глаза, пытаясь набраться сил, но их нет. Лимит исчерпан.

— Если бы ты сдала его, тварь, еще тогда, он бы давно гнил в тюрьме, — говорит в конце тихо, но грозно, так, что слова набатом отражаются в голове, ударяясь о стенки черепа, оседая тяжелым пеплом где-то внутри.

Каждая фраза — как приговор, и я принимаю его с каменным лицом, глядя прямо перед собой.

Теперь так и будет: никому не интересно, как все обстоит на самом деле. Есть только чудовище и я — его пособница, которая обязана была его сдать, но не сдала.

В чужую слепую любовь никто не верит. В то, что я не смогла его раскусить — тоже.

С моей профессией я не имела права не вычислить маньяка на первом же свидании, ведь стоит только открыть портрет убийцы, напечатанный моими же руками на нескольких десятках страницах, как становится очевидно: я описывала в нем именно его.

Я ненавижу убийцу настолько, насколько вообще имею право впускать в себя это чувство.

Но его невозможно вычленить из себя лишь потому, что так надо, потому, что я не имею права расслабиться и остаться в стороне. Только моя помощь пока никому не нужна.

— Допрос окончен, — следователь подписывает бумагу, швыряя в меня листок с крючковатой подписью. Я подхватываю его и выхожу из кабинета, надеясь, что больше не окажусь здесь.

Напрасно.