Я Я одолел вершину горы Аргамург! Шатаясь, я встал во весь рост на острых гранитных уступах и в восторге кричал: «Победитель!» Я наслаждался ветром, хлещущим по щекам! Приятной усталостью мускулов и сладостью обновления! Сердце пело! Теперь все мое!
Вдруг что-то шарахнуло в спину, и тяжелое сильное тело кувырками направилось в пропасть, ударяясь о груды камней. Ощущения один к десяти, все равно впечатления гадкие. Пришлось отключить ОКR и спокойно смотреть, как отец кружи́т на моно-шмеле, сметая бейсбольной битой элитную электронику.
Грохот, звоны, обломки пластмассы в брызгающем полете, не успевшие спрятаться роботы в убегающих запчастях. А папаша хохочет, в азарте колошматит блоки питания. Полагаю, это опасно, когда провода оголяются? Но родитель предусмотрителен, у него на руках водолазные резиновые перчатки, лицо прикрывают очки экстремального воздухоплавания. Я невольно вжимаюсь в кресло, защищая ладонями голову.
– Сэр Альберт, что случилось?! – в обломках поверженных мониторов мелькают кусочки фейсов встревоженных технарей.
– Обесточьте дом и расслабьтесь.
– Убирайтесь вон! Все уволены!
Се ля ви, мой предок подвержен непредсказуемым приступам воспитания сына-наследника. Он уверен: на пятом десятке я обязан «бросить паясничать», чтоб прилежно гонять по планетам финансовые потоки. Зачем? Системы отлажены. Двадцать пять или сто миллиардов намоют потоки в год, на несуетное бытие семейству Ротвейлеров хватит.
Насладившись эффектным разбоем, папаша ставит шмеля почти над моей головой и прыгает из кабинки. Энергичный, высокий, подтянутый, с усами а ля Питер I. И с характером сумасбродного древнерусского государя, как известно, убившего сына. Он почти наступает мне на ноги. Это плохо. Значит, сегодня изгаляться будет по полной. Прекрасно знает, как трудно достается мне опыт общения. С тех пор, когда Вильсон и Лейла, сросшиеся близнецы, попытались меня трахнуть в колледже, я от близости тел человеческих рефлекторно впадаю в премерзкое предобморочное состояние. И сердце надрывно колотится, и в глазах темнеет, и пот пробивается, где ни попадя.
– Ты дрожишь, как бурдюк с дерьмом, – выдает презрительно папочка.
Я согласен. Я отвратителен под подушками дряблого жира. У меня отвислые щеки, вечно красный сливовый нос и сосисочные губошлепалки, на данный момент изогнутые в гримасе вечного мученика. Я украдкой жму кнопку на кресле, но колесики упираются в бурелом опрокинутой мебели. Я в ловушке. Мучитель хихикает и делает шаг вперед, хотя наступать уже некуда.
– А знаешь, сынок, – заявляет медлительно-словоохотливо, нависая, как жирный паук над изрядно отравленной мухой, – надоело мне ждать тридцать лет просветления идиота. Мне сто сорок, я тоже не вечен. Я хочу передать свое дело в надежные, сильные руки. И черт бы меня заарканил, если этого я не сделаю! Предлагаю родить мне внука, или я подарю тебе брата.
Я потею под едким взглядом, я не в силах помыслить об этом!
– Упрощаю задачу. – Родитель достает из грудного кармана пачку новеньких фото-мото (от латинского «мотус» – движение) и швыряет мне на колени. Молодые эффектные девушки, чуть прикрытые легкими платьицами, говорят: «Хелло, сэр Альберт!» – и приветливо машут ладошками, в непрерывном волнении танца демонстрируя генетически отточенные фигурки. Сдержанно и кокетливо, в соответствии с пунктом закона «О соблюдении нравственности».
Но в моем воспаленном мозгу гнутся жуткие жирные черви! Раздирающие когтями нежную кожу под брюками! Я с трудом подавляю крик. Истерично вжимаю пальцы в подлокотники мягкого кресла, чтоб не сбросить карточки на пол. Я обязан перетерпеть. Перестрадать ради едкой снисходительности папаши. Ради пары сотен спокойных и беззаботных лет, обеспеченных спелыми долларами, испокон, по праву рождения. Я обязан во всем соглашаться, чтобы ОН не лишил меня ПРАВА.
– Объясняю: дочки и внучки потомственных миллионеров, моих партнеров по бизнесу. Все толковы и образованы. Все работают, все независимы от папенькиной мошны. И все прекрасно воспитаны: ни одна не упустит шанса породниться с миллиардером. Я желаю, чтоб мой приемник перенял эти дивные качества. Даю тебе пару месяцев. Ты волен сам выбирать себе жену или мачеху.
И вклинил мне в лоб взглядом кнопку. Утверждая непреходящее значение ультиматума.
Я до этих слов по привычке игнорировал клекот отца. Теперь понял: дело серьезное, отсидеться в углу не получится.
– А… мама? – пустая попытка обратить негодяя к закону.
– С твоей матерью я разведусь. Что толку от старой коровы? Я выиграю суд чести, когда выплывут все обстоятельства.
Катастрофа! Я снова над пропастью, снова режусь об острые камни! Если мама получит конкретное ограниченное содержание, кто мне будет платить по счетам?
От отчаяния, я на секунды потерял контроль над собой, заскулил надрывно и жалобно. Питер I презрительно сплюнул.
– А знаешь, – загоготал, – женись-ка ты лучше на няньке! Как ее? Мисс Эддингтон? Она быстренько сделает бэби, ты зажмуришься и не заметишь.
– Она секретарь.
– Нет же, нянька! Она меняет подгузники неудачнику десять лет! Тактичная, волевая, изучила твой нючный норов. И ты ее не боишься – беспроигрышный вариант!
– Она старуха, уродка!
– Неправда. Нормальная женщина, у которой нет денег на полное генетическое обновление. Решайся, слюнтяй! Два месяца!
Отредактировано: 24.01.2023