Я с ним иногда провожаю закаты

Я с ним иногда провожаю закаты

Перебравшись из Санкт–Петербурга в Никольское, полюбила я гулять по курганам возле дома, похожим издали на спящих драконов. Словно пришли они на берег Тосны, да так и остались. Поросли травой и разноцветием их могучие спины. Если б не торчащие местами, захваченные в плен мхом и сорняками забвения остовы фундамента, никогда бы не поверила, что здесь жили люди. Однажды у развалин такого дома повстречала мужичка, прячущегося под кустом сирени от полуденного солнца. Он сидел на единственной выжившей ступеньке крыльца, вытянув тощие ноги и дымя папиросой, которую не вынимал изо рта. Лицо его сморщилось будто шагреневая кожа и покрылось цепким коричневым загаром.

– Здрасьте – забор покрасьте! Откуда здесь такая красота взялась? Точно не местная. Местные акромя меня здесь не любят ходить, – пожилой жилистый мужичок оглядел меня словно на базаре лошадь выбирал. – А то постой, поговорим, скучно мне. Я тута каждый день буренок пасу. А тебя не видал, – коровы, услышав голос хозяина, устроили перекличку. – Я тут всю жизнь живу. Прапрадеда мово еще Петр 1 сюда прислал, его и еще восемь семей мастеровых: плиточников, каменщиков. Когда шведов разогнал с этих мест. Питер начинался отсюда, – старик гордо постучал себя по груди крючковатыми пальцами.

– Я недавно переехала. Изучаю окрестности. Красиво тут у вас. А чего ж местные не ходят?

– А кому охота по костям гулять? То Невский тут шведов гнал, потом Петрушка, потом фрицы лютовали. Сколько ж здесь народу полегло. Сплошная братская могила. Говорят, иногда и голоса слышны, стоны. Даже птицы не поют, прислушайся. А выше поднимешься к дороге, там вообще одни кости с войны. Там и могилка есть, за синей оградкой, неизвестного солдатика. Отец мой, Василий Леонидович, рассказывал, как при нем косточки-то нашла соседка Тимофеевна, - старик махнул рукой в сторону трассы.

– Очень интересно, – я присела рядом.

– Ну. Слушай, коли интересно…

***

– Тимофеевна, что удумала? На хрена парник ломаешь? Ты дуги–то не выбрось, я назад пойду, заберу, в хозяйстве всё пригодится, – сосед Дарьи Тимофеевны, мелкий, скрюченный, словно бесхребетный, Семён Липатович, давно глаз положил на её большой ухоженный участок. Две сотки, которые она «прихватизировала», по его особому мнению, лет 15 как не дают ему покоя. «Хоть батя и выделил по широте душевной многодетной вдове ненужный кусок, документально-то не оформил». И нёс Липатыч личную вахту, строго отслеживая любые перемены на соседских грядках. Даже вороны облетали покосившийся, обколоченный досками дом местного скупердяя стороной.

– Дочки сообщили: не поедут ко мне – мыться негде. Вот решилась. Парник сниму, местных работяг попрошу, за весну успеют, говорят, баньку поставить. Главное, фундамент, вот здесь, – Дарья поправила проеденный молью вязаный колпак неопределённого цвета и, довольная задумкой, указала на парившую землю, которая радовалась освобождению от полиэтилена. – Перекопаю, тут валунов полно. Их на фундамент и пущу.

– Ну, давай, давай, посмотрю я, какую ты баню поставишь, – хмыкнул в отвисшую нижнюю губу старый стручок, так что она задрожала, словно студень. Мимо любопытного Липатыча прошуршал калошами дед Пихто:

– Хто тут? Чё за партсобрание, ядрёна вошь, ни проехать - ни пройтить! – дед походил на древний артефакт, пролежавший в торфяниках, поэтому хорошо сохранившийся. Латаная куртейка свисала с его тощих плеч. Отчего издали, когда останавливался передохнуть, опираясь на палку, напоминал пугало.

– Ты там сильно-то не шуруди, Дашка! Тамочи ещё с войны неразорвавшиеся снаряды могут быть. Бои-то ж страшные в Красном Бору шли. Немчура бегит, всё жжёт или минирует. Топтали ж мы, етицкая сила, их тут. К городу Ленина рвались, – Пихто услышал обрывок Дарьиной фразы, тяжело вздохнув, поделился воспоминаем. Почесал куцые, прогорклые от дешёвых папирос волосёнки на бороде и поковылял дальше. На рынок в вещмешке потащил на продажу молодые кустики.

– Пихто, не переживай, здесь уж всё копано-перекопано, с войны 60 лет как, – Тимофеевна махнула рукой.

– Хто? – отозвался старик, подставив руку к уху.

– Иди ты, тетерев глухой, – окрысился Липатыч.

– И ты бывай здоров, Семён, дел и без тебя хватает, – Дарья нагнулась, кряхтя, и принялась выдёргивать пожухлые сорняки.

Времени до лета всего полтора месяца осталось, а надо под фундамент для баньки ещё яму вырыть. Рабочие только по выходным могли работать, Дарья Тимофеевна спешила. Очень уже хотела с внуками лето провести. «А то всё по морям да заграницам, у бабки, видите ли, не «олклюзив», – бурчала по-доброму женщина, лопатой выворачивая из оттаявшей земли замшелые валуны. Каменные ошмётки твердыни словно блуждали под землёй: только с трудом выкорчуешь один – другой красуется на том же месте. Вросли гранитными корнями, не хотели расставаться с нажитым местом. Дарья поднатужилась, схватила упрямый валун двумя руками за бок, упёршись ногами в яму и чуть сдвинула его. Исполин подмигивал искрами слюды и кварца на солнце. Синие прожилки на каменном теле будто вены. Казалось, что по ним вот-вот побежит кровь, и многотонный гигант восстанет из подземного царства. Женщина присела на край выщербленной земли отдышаться. Из–под камня показался длинный мохнатый корень. Дарья скинула потную куртку, похотливо липшую к спине. Засучив рукава растянутого свитера, дёрнула корень изо всех сил. Камень сдвинулся. Упёртый склизкий корешок потянул за собой обнаженные ломти ещё мёрзлой земли. Солнечный луч со снайперским прицелом мгновенно подсветил железяку среди чёрных комьев. Удивлённая находкой женщина аккуратно потянула за торчащий край, покусанный бурой ржавчиной. Металлический огрызок напомнил ей крышку от школьного пенала, только посреди алюминиевой, едва уцелевшей пластины зияли две дыры с острыми зазубринами. Когда она догадалась, что это часть портсигара, рука дёрнулась. Дарья застыла над ямой, боясь вздохнуть и даже подумать о последствиях. «Может быть, под камнем и вторая часть покоится?» Придя в себя, женщина начала рыть землю руками, словно дикое животное, которое яростно роет нору, чтоб укрыть в ней своих детёнышей. Рукой наткнулась на что-то твёрдое. Потащила чуть на себя– сломанная кость с обрывками истлевшей ткани. Дарья не испугалась. Она вернула останки на место последнего приюта и тихо заплакала: