Я так хочу

Глава 1

Яна Эдварда Олсена хоронили мартовским утром на кладбище в Дорчестере. Придерживая подбородком воротник пальто, Лина смотрела на гранитные надгробия его родителей, на ухоженные могилы Арона и Элизабет, не уверенная, что заслуживает покоиться рядом.

Над головой сверкнула молния, глухо пророкотал гром. Под тяжестью неба скрипнули ветки старого дуба. Католический священник прервал чтение молитвы, и вновь заговорил. Монотонные слова холодными каплями скатывались по лбу, мешались в ногах с дождем. Лина подняла лицо: в свинцово-серых английских глазах слёзы не заканчивались.

Рядом всхлипнула женщина, прижала платок к отечным векам. Лина покосилась на ряды людей под одинаковыми зонтами. Стая пугливых черепах втянула тело в панцирь и теснилась у резного гроба. Они клянчили покровительство у дубового ящика. В глубине карманов сжались кулаки. Лина сдерживала желание смеяться. Трагические речи не нужны Яну, а тем более его вдове. Она могла вообразить высокую фигуру мужа рядом, увидеть прищур глаз на умном лице. И вот, он уже инициирует сбор средств, чтобы возвести себе золотой кичливый памятник, методично избавляя нытиков от лишних пенсов. Лина едва заметно улыбнулась...

Но Яна нет. Ни здесь, ни где-либо ещё, чтобы высмеять слёзы, которые унижают его выбор – волю сильного человека умереть на собственный лад. Ян победил болезнь, не дал манипулировать собой ни минуту. Он победил, а вы рыдайте глупцы, рыдайте...

Не дожидаясь окончания заупокойной службы, Лина примостила выданную распорядителем розу на крышку гроба и протиснулась в частокол спин. Мама и госпожа Метаксас переглянулись. Раздвигая людей, Лина ловила осуждающие взгляды, более смелые участники церемонии качали головой. У кованых ворот с тяжелой табличкой в лицо ударила вспышка. Лина мысленно похвалила сельских папарацци за деликатность и порадовалась за местные СМИ. Хорошая сплетня – займет страницу, а то и целый разворот графских хроник: "вдова Олсен оконфузилась и сбежала с похорон".

Андрей Старков догнал у черных лимузинов, которые тянулись гусеницей по Уэймут-авеню. Ледяные, как у неё, руки взяли затянутые в перчатки ладони. Вода стекала по русым волосам, превращая в сосульки.

– Его здесь нет, – покачал головой Андрей.

Боковым взглядом Лина отмечала вспышки фотоаппаратов, предвидя в Интернете пестрые заголовки: "вдова Олсен крутит роман у надгробной плиты". Она оглянулась на кладбище. Порыв ветра хлестнул по щекам. Лина придержала полы пальто.

– Да, его здесь нет. Он остался в тепле у океана. Как и хотел.

– Отвезти тебя домой?

– Пожалуй. Все эти люди… – Лина неопределённо повела рукой, – не знаю, что с ними делать.

– Придумаем. – Андрей открыл дверь машины.

Серый день остановился на полпути и не заканчивался. Стоя посреди гостиной, Лина глядела в пустой эркер, где когда-то умирала ель. В ушах водяной пробкой застряла торжественная речь очередного торжественного рта. Разные люди и одинаковые рты. Все подавились одними словами, извергая из себя рвотными спазмами. Чёрная масса дышала, шевелилась, заполняя собой каждую щель. Миссис Стивенсон окружила себя траурным ореолом особо придирчиво – на гладких лицах чуть увялых дам красиво скорбел макияж, оттеняя молодое горе Леопольдины. Лина поискала глазами ее мужа. Мистер Стивенсон и два директора "OSGC" оттеснили Старкова к камину. Члены правления выражали соболезнование, давлением крупных пакетов акций.

Мама смахнула слезу и ободряюще улыбнулась. Почему она плачет? Родители едва знали Олсена. За что все жалеют его? Отчего считают, что ему нужна их перманентная жалость? Лина встретила печальный взгляд Натали. Круглый живот выпирал под черным балахоном. Зачем сильно беременная подруга, которая ожидала очередного ребенка, потащилась в такую даль? Поплакать вместе? Поддержать? Лина не нуждалась ни в том, ни в другом. Она посмотрела на часы и постучала ногтем по циферблату.

– Время остановилось?

– Похоже на то, – пробормотала Лина, встретив голубые глаза Эшли Снайпс.

– Как вы намерены справляется?

– Вы хотите, что-то порекомендовать?

– Быть может.

Устало потерев переносицу, Лина вздохнула:

– Глубокомысленно и черта с два понятно.

– Неужели я считаю вас сообразительнее, чем вы есть? – ухмыльнулась Эшли.

– Блистайте остроумием до посинения. Не буду вам мешать.

– Найдите спокойное местечко. Надо поговорить.

– Прекрасно знаю, что вы думаете. Не утруждайтесь.

– Возможно и так. А возможно, вы не правы, и я передумала – пересмотрела, так сказать, суждения.

– Суждения? – Лина холодно взглянула в невинные глаза. – Эшли, мне плевать, что вы думаете. Или та жирная пожирательница канапе, или тот налакавшийся господин. Не понимаю, что вы здесь делает? Кто вас позвал?

– На похороны обычно зовет усопший, тут не требуется приглашение родни, – презрительно уронила Эшли, и цепко ухватила локоть, не дав уйти:

– Ладно, не обижайтесь. Нам обеим необходимо выпить.

Лина вдруг безмерно устала, спорить расхотелось. Вырвав руку, она прошла по тёмному коридору, не заботясь, успевает ли за ней Наполеон в юбке. Открыв тяжелую дверь, вошла в нетопленую комнату, отыскала пальцами выключатель. Две круглых люстры с шестью матовыми плафонами медленно разгорелись. Кабинет залило желтоватым светом. На открытых полках, корешках книг и рабочем столе обозначился слой пыли. Лина запретила прибирать здесь и что-либо трогать. Она находила Яна в деталях обстановки и мелочах: ручке с истёртой золотой надписью; кожаном блокноте, раскрытом на давно канувшем дне; очках с погнутыми металлическими дужками и в скрученном трубкой прошлогоднем номере Таймс. Казалось, в воздухе ещё витает запах кубинских сигар.