Я тебя слышу

Часть первая: в полушаге от смерти. 1

Отвергая в себе человека, становлюсь тем, чем они меня возомнили: бестелеcым и слабым, не способным на храброе дело. Вместе с кровью своей принимаю муки разума, тела терзанья. Становлюсь тем, чем должен. Открываю глаза и свои, и чужие. Простираю ладони и верю: будет долго смотреть вглубь себя он, и ответом мольбам моим будет: «Я тебя слышу»

Яблоки с глухим стуком разлетаются по лестничной площадке и будят соседского пса: он протяжно воет, а потом переходит на короткий, отрывистый лай.

Словно плоский, нарисованный человечек, Вера Сергеевна стоит, впечатанная в дверную рамку собственной квартиры, и не решается ни войти, ни сбежать. Она только гладит через дубленку разошедшееся сердце и чуть покачивается из стороны в сторону.

Тусклая полоска света из кухни, прорезающая темный коридор, сулит только холод и новые слезы. Едва слышно играет радио. Что-то из молодости. Из прошлой жизни.

Вера Сергеевна с трудом переступает порог и немеющей рукой закрывает дверь, позабыв о пакете с продуктами. Она скидывает дубленку на пол, потом стаскивает тяжелые сапоги, заляпанные грязью, и медленно выдыхает, пытаясь успокоиться. Вера Сергеевна идет вперед, на выстиранный, пожелтевший свет, и ноги ее с каждым шагом будто увязают в багровом ворсе ковра.

Стас сидит спиной ко входу, раскачивается на низенькой табуретке. На светло-зеленой толстовке темнеют маслянистые пятна. Волосы – засаленные и оттого теперь почти черные – отросли чуть ли не до плеч. Он когда-то мечтал о длинных волосах… Что ж. Вот и сбылось.

Вера Сергеевна останавливается в нескольких шагах и невольно кривится. К запаху сигарет и крепкого алкоголя она привыкла давно, но от сына смердит еще и тем, с чем ее так и не смогла примирить ненавистная работа –  рвотой и мочой.

— А. Это ты, — наконец, сухо говорит Вера Сергеевна. Она не ждала его эти долгие недели. Нисколько не ждала. Пусть знает это, пусть почувствует.

— Мам, — Стас оборачивается и коротко кивает, не глядя в глаза. Во рту его, как обычно, шнурок от толстовки.  — Ну чего ты там стоишь? Привет.

Вера Сергеевна медленно обходит Стаса и становится перед ним. Одна рука ее вновь тянется к груди – успокоить сердце, а другая – к сыну.

Он не поднимает головы, только отодвигается и чуть морщится, как от боли.

— Не надо, мам, не трогай.

Вера Сергеевна садится на край стула, все тело ее напряжено, губы дрожат. А ведь она обещала себе быть твердой. Обещала больше не плакать.

— Ма, — Стас вынимает изо рта шнурок и беспорядочными движениями грязных пальцев трет нос, покрытый мелкими шрамами. — Как дела?

Кожа его тонкая и потемневшая, как картофельные очистки, а скулы резко выдаются вперед. В нем нет ничего от прежнего Стаса. А каким красивым он был мальчиком!.. 

Вера Сергеевна закусывает до крови щеку, чтобы вернуть себе ясные мысли, и хрипло спрашивает:

— Ты за деньгами?

Стас кривится. Из-под бледных губ показываются кровоточащие десны.

Он откидывается назад, но в последний момент хватается за край стола и не падает.

— За деньгами? — еле слышно повторяет Вера Сергеевна, глядя в пол. — У меня больше нет.

— Ма, ну че ты начинаешь сразу! — Стас кидает беглый взгляд на мать и резко отворачивается. Из-за расширенных зрачков глаза его кажутся совсем черными.

Вера Сергеевна поджимает губы и пухлыми пальцами перебирает длинную юбку. Она не хочет смотреть на парня, сидящего рядом с ней. Пусть он будет кем угодно – пришельцем, соседским сыном, грабителем – только бы не ее мальчиком.

— Ма, — уже мягче говорит Стас и встает с табуретки. — Я просто пришел. Спросить как дела. Или, может, надо чего…

Он подходит со спины и неловко обнимает мать за плечи. От такого нежного прикосновения сердце Веры Сергеевны начинает полыхать, словно через мясо и кости хочет обжечь Стасу руку.

Вера Сергеевна оттягивает воротник свитера, пытаясь добыть хоть немного воздуха. Вот опять он ей управляет. Опять она безвольная кукла в его руках… 

Словно кто-то другой, большой, злой и смелый, поселившийся внутри несчастной матери, скрипит старушечьим голосом:

— Значит, когда день зарплаты помнишь… А про день рождения забыл.

Стас тут же убирает руки и со всей силы пинает духовку. Вере Сергеевне становится привычно холодно и немного страшно.

Она ждала его позавчера, весь день ждала. Приготовила большой торт, даже заказала пиццу, которую терпеть не могла. Юбилей все-таки, целых шестьдесят. Но пришла только племянница Иришка, быстро поздравила и убежала к детям. А Вера Сергеевна до утра лежала с большим семейным альбомом и горько плакала почти над каждой фотографией. На следующий день она не вышла на работу, никому даже не звонила, не ела, не пила. Ждала, что, может, сынок покажется на пороге, принесет хризантемку – одну, ей много не надо – и улыбнется, как в детстве. Но чуда не случилось, о матери Стас и не вспомнил.

Вера Сергеевна медленно, насколько позволяет больная шея, оборачивается. Стас застыл у плиты, черный и злой, с капюшоном на голове. «И как он, по морозу, в этой толстовочке» — мельком думает Вера Сергеевна, но тут же сжимает кулаки и лепечет: