Я умерла

Я умерла

Я умерла в четверть шестого утра. Нет, не так. Я умерла в марте, в четверть шестого утра, и это был понедельник, и…

Нет, опять не так. Я умерла. Я! Ещё недавно я была молода, счастлива, весела и строила планы, а потом – умерла. И это было совершенно несправедливо, и это было невозможно исправить. Настоящий кошмар, от которого уже нельзя было очнуться, и ничего нельзя было уже сделать.

Я умерла. Вот и всё.

Это был толчок по всему телу, и вот я уже смотрю на своё равнодушное тело, и вот я уже ничего не ощущаю. Вокруг меня суетятся врачи, а в коридоре… нет, я не хочу об этом думать. Я умерла. И теперь это уже не моя боль, а боль самых близких, оставшихся жить.

Вот и всё. Просто и легко. Оцепенение и разочарование. И это конец? Как-то скучно, граждане! Но что это? Осторожное покашливание за спиной? Чьё оно?

Оборачиваюсь. Рядом со мной высокая фигура. Я никогда не сталкивалась прежде со Смертью, но сразу узнала её.

–А где коса? – в минуты особенных потрясений у меня есть дурная особенность: я начинаю шутить. Это совершенно неуместно, но никогда не оставляло меня.

–А зачем? – интересуется Смерть очень спокойно и вежливо. Она в капюшоне, а лица нет. Только глаза посверкивают. Красные глаза. и голос – да, такой голос я слышала много раз на земле, в мире живых, а ведь до того никогда и не знала, что голос этот принадлежит Смерти.

Да и каждый слышал, наверное, этот голос. С ленцой, абсолютно спокойный, как будто бы снисходящий до тебя, ничтожного.

–Ну…– я пожимаю плечами, – как-то вроде положено, нет?

Красные глаза медленно (а куда спешить?) оглядывают меня, затем Смерть выносит вердикт:

–Так ты смирная. Зачем?

Это да. Я всегда была смирная. Но Смерть продолжает:

–Не убегаешь, не орёшь, не плачешь, и даже не пытаешься дать мне взятку.

Взятку? Честно говоря, я даже бы об этом не подумала! И потом, не думаю, что у меня есть что-то, что заинтересовало бы это существо, посверкивающее из-под тёмного капюшона красными глазами.

–Я такая, – подтверждаю я. – И это всё? ни рая, ни ада, ни апостолов?

Смерть не удивляется моим вопросам, наверное, я не только мирная, но и очень предсказуемая, но отвечает, хоть и равнодушно:

–Это потом. Всё потом. Пока ты здесь.

–Здесь…– я демонстративно оглядываюсь. Вокруг серо. Я будто бы в сером облаке, которое чуть-чуть отделяет и глушит звуки из мира живых. Я могу слышать и могу видеть как вокруг меня ещё суетятся люди в белых халатах, но вот – спадает их спешка. Всё. Теперь точно всё. И я слышу их.

–Здесь, – соглашается Смерть, – это не то, что можно понять. Это просто «здесь».

Меня прохватывает от этого равнодушного тона, от этого сквозящего пренебрежения. И вместе с этим меня хлестануло паникой. Я умерла! Умерла! Боже! Как? Зачем? Почему? Я ведь была молода. Я ведь… а мама? Как же мама? Как она это перенесёт? Она знает?

Не замечая ничего, я пытаюсь броситься сквозь эту сероватую стену, навсегда отделяющую меня от мира живых, и не могу пробиться. Я бегу, а эта серость расползается впереди меня и не прорывается. Я успеваю выскочить в коридор (эх, удивился бы кто-то, увидев, как сама собой рванулась дверь палаты, словно схваченная сквозняком), и успеваю увидеть маму, когда Смерть появляется передо мной и закрывает серость.

Она распахивает костлявые руки, скрытые в широких рукавах своего плаща, как бы пытаясь закрыть от меня всю серость и всю жизнь, и ей это удаётся. Рукава столь широкие, что я не могу уже ничего видеть, кроме слабого мерцания лампочки в коридоре…

–Ну что за геройство? – спрашивает Смерть. Она всё также равнодушна, но мне чудится что-то вроде сочувствия, и я пытаюсь прорваться через плащ, но путаюсь в нём, задыхаюсь в наступившей липкой темноте и совершенно теряюсь, а плащ всё плотнее и плотнее перехватывает меня, и я никак не могу вырваться.

Что ж, по крайней мере, второй раз я не умру.

***

–Примите мои соболезнования, – врач говорит с сочувствием, но сочувствие это профессиональное. Оно не стоит ничего, потому что если всем и каждому сочувствовать по-настоящему, не хватит никакого сердца. И никакая душа не вытянет, лопнет.

Женщина перед ним едва ли слышит эти слова. Обязательные слова, и ничего не значащие. Что значат вообще слова, когда мир расколот? Её дочери не стало. Она не дожила и до двадцати пяти лет, ещё столько не видела, ещё столько не сделала, и мечтала, мечтала жить, но теперь её не стало, и что осталось от жизни, кроме горького пепла?

Этого не может быть.

–Послушайте, – врач знает разные реакции. Он много раз видел и гнев, и ярость, и отрицание, и истерики, и обмороки, но они не пугали его так, как реакция этой женщины. Эти реакции были предсказуемы и объяснимы им. Больше всего его пугало оцепенение. Он знал – именно оно самое непредсказуемое. Слёзы и истерики, гнев и приступы бешенства – это то, что не может продолжаться долго. Но оцепенение – это другая история. Оно может длиться долго и прорваться самым неожиданным образом. Его нельзя разбить. Оно – кокон. Кокон души, чувств и мыслей. – Послушайте, я предлагаю вам посетить консультацию нашего специалиста…