Я впервые вижу закатное Солнце Кали-юги

Я впервые вижу закатное Солнце Кали-юги

Пролог

Ом Митрайа Намаха

Поле казалось бескрайним. Последний день лета. Десять человек собрались в круг, и каждый из них точно знает свое место. Каждый уверен и точен. Дыхание не сбивается. Прана пульсирует с каждым биением сердца.

Ом Равайе Намаха

Высокий, больше двух метров, хорошо сложенный мужчина стоит в центре этого круга. В его руках амрита – напиток богов, священное молоко Шри Ананта Шеши.

Ом Бханавэ Намаха

Все вокруг чувствуют касание божественных рук. Энергия каждого отдельного человека становится единой и бесконечной, подобной Ему. Они становятся частью этого мира, частью бога, частью Всего.

Ом Пушнэ Намаха

Человек в центре наполняется силой, его тело все красное от прилива крови, будто обожженное полуденным солнцем. В его мыслях, глазах, ушах, и даже на его коже одна только бесконечная прана. И никаких чувств, никаких ощущений. Он всесилен, и абсолютно пуст одновременно.

Ом Сурия Намаскара

В последнем общем вздохе все люди вокруг повалились наземь. Человека в центре пронзило будто молнией, от макушки до кончиков пят. Неосознаваемой, небесной силой. Пронзило так, что вся трава в округе почувствовала этот удар. Теперь его окружало лишь мертвое племя и выжженная земля.

Весь мир стал казаться этому человеку серым, горелый запах остался так глубоко в носоглотке, что горчил на языке. «Это безумно, как же ты не понимаешь, что идти против воли бога нельзя!» - говорила ему Эонагатта. Но он и слушать не хотел. А теперь стало совсем поздно.

Глава 1. Муладхара

Все в тот день стало проще, понятнее. Теперь я точно знал, что мне нужно было сделать. Да, кто-то скажет, что и до этого было очевидно, совершенно очевидно, что именно тебе, пустоголовому, нужно сделать. Но так всегда: все вокруг знают, как тебе жить лучше тебя самого. Они говорят: перестань пить, найди работу, иди учиться, в конце концов! А я назло им не хотел. Не хотел, и все тут. А теперь вот, поменялось все.

Я когда вживую ее увидел, сразу понял – родня. Захотелось сохранить, сберечь. Так она была на маму похожа, и лицо, и повадки. Нежная такая, теплая. И совсем маленькая. Меня она испугалась. Оно и понятно, кто бы не испугался. Одет в тряпье, еще хуже, чем на ней. Лицо красное, волосы седые и спутанные. С первого же взгляда понятно, что это мне нужна помощь, а никак не ей.

Воспитательница, такая сухая, серая женщина обозначила мне список требований. Причем говорила это таким тоном, будто уже точно знала, что я не вернусь.

- Вам ребенка никто не доверит, - говорила она, даже не скрывала, что насмехается. Требования были понятные, конечно, но мне они в тот момент казались невозможными. Все бы ничего, я и работу бы нашел, и остальные документы имеются, и даже своя квартира, но вот последний пункт – справка о том, что у меня нет никаких зависимостей – доводил меня до отчаяния.

Три дня подряд я смотрел на экран телефона, на эти цифры, а позвонил не мог. Потом решил так прийти – но внутрь не зашел. Пытался сам не пить все это время, да состояние такое было: казалось, что умираю. Трясло сильно. В голове мутнело. Страшно становилось. Тошнило. Потом все-таки я пришел. И с тех пор надо мной ведут пристальный учет. Сначала было тяжело. Спать не мог, есть не хотелось. Только сладкого, много, много сладкого. Даже курить запретили. Я думал еще немного, и за шоколадку ругать начнут. Считал их извергами, врагами, мучителями. Они и правда были иногда слишком грубые, будто им на меня все равно и таких, как я они каждый день видят. А ведь мне казалось, что я особенный – у меня важная причина. Но временем стало легче. Ходил на группы, делился своими мыслями. Мной вроде даже восхищались. Прошел целый месяц. Впервые я держался настолько долго, и уже совсем в себя поверил. Думал, еще немного, совсем чуть-чуть и у меня снова будет семья.

Так и жил: утром на работу (устроился раздавать листовки в одной местной парикмахерской), вечером играл на гитаре в парке, каждую субботу ходил на группы в общество «Сансара», каждое последнее воскресенье месяца посещал могилы бабушки и родителей.

И вот, однажды, как обычно, я приехал на кладбище, чтобы навести порядок и почтить память. Кладбище было такое же, как всегда. Мрачное, гнетущее, пустое. Разве что в этот раз я насчитал много вырытых ям, в которые, как мне подумалось, еще не успели положить гробы. Даже знать не хотелось, как так вышло, что семеро человек погибли в один момент. Мне там, итак, неуютно было, поэтому старался все сделать быстро, не отвлекаясь. Дело даже не в том, что здесь почти вся моя семья. Само осознание, что у тебя под ногами сотни, тысячи мертвых тел пугало меня. Я чувствовал, как земля дышит смертью, и каждый шаг по этому проклятому месту давался с трудом.

Я закончил убирать траву, уже собрался уходить, как вдруг слышу за спиной истошный женский крик. Обернулся, а там женщина упала на колени. На эту грязную осеннюю слякоть. А перед ней одна из тех пустых могил. От ее плача так невыносимо горько стало. Решил подойти, может помочь как-нибудь. Хотя как я вообще мог бы помочь? Заговорил с ней, с этой женщиной, а она не реагирует совсем. Лицо руками закрыла. Я тогда подошел ближе, осторожно притронулся к ее плечу, и только тогда она меня заметила. Посмотрела такими глазами, что самому захотелось зарыдать.

Оказалось, что она совсем глухая. Глаза у нее были разного цвета, а на лбу белое пятно, из которого волосы росли тоже белые. Я тогда так и не понял, что у нее произошло, даже не узнал, как зовут. Одно только понял: когда она жестом указала мне сесть рядом с ней на скамью, а потом долго плакала мне в плечо. У меня весь рукав был от ее слез мокрый. Худшее случилось потом, когда эта зареванная, дрожащая от усталости женщина, достала из своей сумки фляжку и сделала несколько затяжных глотков. Запахло спиртом. Конечно же мне, идиоту, не хватило сил отказаться от ее предложения. И мы выпили все, что было у нее с собой. А потом купили еще. Это было совсем странно: пили и не разговаривали. Иногда она снова плакала, иногда показывала мне фотографии. Там был ее муж, художник, и маленькая дочь – точная копия матери, разве что глаза одного цвета. А еще там были фотографии с ее работы. Она была там такая сильная, такая живая. И окружена волшебством. Настоящей магией, очень сильной. Сразу было понятно, что жила она очень благостно, если такие слова вообще применяют к обычной жизни. Но ведь люди не становятся волшебниками просто так, для этого нужно быть очень сильной личностью. Так бабушка говорила. Она всегда меня порицала, что магом я не стану – потому то слишком дурной и несобранный, и плачу много. А эта женщина смогла колдовать, и очень даже хорошо. И мне становилось так плохо и грустно смотреть на нее сейчас: убитую горем и пьющую с незнакомцем. Она ведь не может даже поговорить со мной. Ее обычный слуховой аппарат был давно сломан (она показала), а магический она в таком состоянии сделать никак не могла. От горя и алкоголя ее силы совсем ушли.