За маской лжи

Пролог

      Это был обычный, ничем не примечательный день, который начинался так же, как и сотни других таких же дней: на улицу ярко светило солнце (его лучи проникали комнату через распахнутое окно), мама готовила на кухне завтрак, папа, наверное, как всегда читал свежую газету, попивая крепкое кофе, а я уже давно лежала без сна в постели, глядя в потолок, по которому бегали солнечные зайчики. Ничто не предвещало беды. На душе было спокойно и тихо. Воздух пах свежестью и сладким ароматом роз, стоящих на окне. Удивительно, что именно такие, простые дни, в корне меняют нашу жизнь.
  
    Вставать совсем не хотелось. Какая-то странная незнакомая слабость сковала мышцы тела плотным кольцом и никак не желала отпускать. Мне было лень даже пошевелится, ничего уже не говоря о спуске со второго этажа вниз, на кухню. А я была активным ребёнком и такое слово, как лень, мне было раньше не знакомо. Но сегодня оно поглотило меня без остатка. 

      Рассматривать потолок вскоре тоже надоело, солнечные зайчики потеряли всю свою соблазнительность и мне стало нестерпимо скучно.  Не найдя больше занятие по интереснее, я сползла с постели и оказалась на теплом полу. Ноги как-то странно дрожали, когда я сделала несколько быстрых шагов, а руки почему-то тряслись, но я не обратила на это особого внимания. Раньше мало что могло завладеть моим вниманием на долго. Да и чёрт только поймет, что ни так с этим телом? На кухне решалась судьба шоколадных печенек, некогда думать о таких пустяках.

     Перепрыгивая через две, три ступеньки, я мигом оказалась на кухне. Папа уже сделал за стол и уминал шоколадное печенье, крошки которого падали на стол. Мама говорит, что я полностью пошла в отца, такая же свинка. Перед глазами темнело, а мышцы словно налились свинцом и теперь еле-еле шевелились. Тем не менее я всё равно бросилась к отцу, залезла к нему на колени, схватила со стола печеньку и надкусила её. Но привычного вкуса я не почувствовала. Ничего. Лишь горечь неприятно жгла язык, словно я попробовала перец чили, а не шоколадное печенье.

      Сегодня отец не обнял меня, как он обычно, делал это по утрам, когда я садилась ему на колени, не поцеловал в макушку, не потрепал по голове. Нет, вместо этого он сдавленно вздохнул, а мама протяжно закричала, испуганно глядя на меня. Я не даже успела ничего толком понять или хотя бы испугаться, как глаза заволокло тьмой, липкой, тягучей, словно желе. Я потеряла сознание. А может быть даже умерла.

***

    Когда тьма отступила, я наконец-то смогла открыть  глаза. Я была жива (это я знала точно). Разве могут мертвые чувствовать боль? Страшную, пьянящую боль, которая, кажется, разъедает тебя из внутри? Боль, от которой хочется кричать в голос, истерить что есть сил, но голос тебя не слушается? Определённо, нет. Я попыталась приподняться и понять где хотя бы нахожусь. Зрение ещё меня не слушалось, перед глазами всё расплывалось, прямо, как в дедушкиных очках, которые были на минус пять. 

      Слух вернулся ко мне вторым. И я наконец-то смогла хотя бы слышать, что вообще происходит. Шумел двигатель машины. Этот звук я запомнила хорошо. Значит мы куда-то едем, вот только куда? В больницу?! Нет только ни туда! Голос родителей я смогла различить только через несколько минут. Сначала он казался мне каким-то далеким, незнакомым, чужим и непонятным. Лишь потом я поняла, что низкий дрожащий, временами безжизненный голос — это мамин, а громкий спокойный, но то же время грустный — папин.

— Что с ней будет дальше? —  Обеспокоенно спросила мама. Её голос был ломким, казалось ещё немного и она вот-вот заплачет.

— Это какая-то ошибка. Это не должно было с ней случиться.  Корнелиус во всём разберётся, успокойся. — Сказал отец, но его голос казался неуверенным. Он сам не верил в то, о чём говорил.

— А если нет? Что тогда?! Ты же обещал, что это проклятие не коснется нашей дочери! И что мы имеем?! Эрике семь лет и  она без сознания, а ещё кожа… Боже! — Мама заплакала.

       Это из-за меня родители ругались. Это из-за меня мама плакала. Я спровоцировала их на ссору. Противный ребёнок. Омерзение к себе океанской волной нахлынуло на меня.  Стало сразу тошно. Я посмотрела на руки и ахнула. Чёрные непонятные узоры, словно вены, протянулись по всей коже. Ужас! Что со мной? Я умираю?! Я прикрыла глаза и постаралась больше не подавать признаков жизни, чтобы не расстраивать родителей. Их дочь больная...

      Вскоре машина остановилась. Мы приехали.  Вот только куда? Отец вышел из машины, открыл заднюю дверцу и хотел было взять меня на руки, но я оттолкнула его и выбралась самостоятельно. Я не хотела, чтобы отец трогал моё страшное тело. Папа ничего не сказал, лишь устало вздохнул. Мама стояла вподоль от него и молчала, прикусив нижнюю губу, чтобы не заплакать. Зрение вернулась ко мне. И теперь я могла видеть всё в мельчайших подробностях. Это способность меня сейчас не особо обрадовала. Лучше бы я вообще ничего не видела.

       Мы приехали к дедушке. Его дом я хорошо запомнила. Отец приобнял меня за плечи и мягко подтолкнул к дверям. Я послушно пошла. Дед открыл нам дверь ещё раньше, чем мы успели постучать. Старик нас ждал и уже заранее знал, что мы приедем. Он встретил нас молчанием, жестом пригласил пройти во внутрь и закрыл дверь за нами на ключ. В тот злосчастный день, моя жизнь круто перевернулась на сто восемьдесят градусов и больше никогда не стала прежней. Нет, той Эрики Берн, какой я была до семи лет больше не было.