За окном

За окном

–Мама, ему не нравится, – шёпот Майка тихий-тихий. Я бы мог сравнить его с листвой, медленно ползущей по этой смешной земле под ленивым гоном ветра.

Мог бы, если бы захотел, конечно.

–Что ему не нравится? Кому? – у Шерил замученный голос. Да и весь вид у неё, если честно, не очень. Уж не знаю, что на неё влияет больше: ежедневные скандалы с мужем, просто осень или ежевечернее нежелание Майка лечь спать спокойно?

Майк с опаской оглядывается на окно. Ему всего семь лет, но он понимает уже, пусть и на уровне интуиции, что не обо всех вещах надо говорить. Майк понимает, что то, что он меня видит, а его мама нет – это ненормально. Но от этого понимания он не перестал меня видеть, а мама так и не начала ему верить.

Разумеется, ведь у Шерил и без меня много дел. Она давно не верит в сказки. А тот, кто стоит за окном с каждого вечера до утра, тот, кого огибает дождь, и кого не касается покорная ветру листва – это сказка.

Шерил уже не ждёт ответа. У неё слишком много дел, а ещё больше мыслей. И Джон снова задерживается. А вед вчера обещал, обещал ведь…

Неужели снова? Неужели нет никакой надежды на то, что они ещё могут остаться семьёй? Шерил знает, что надежды нет. Но как же ей хочется и как же ей нравится себя обманывать. Ей надо побыть наедине со своими мыслями, чтобы собраться с мыслями, ведь Джон может вернуться каждую минуту, а тут Майк капризничает. Взял же моду.

«Он не виноват!» – шипит внутренний голос. Я его почти, что могу осязать, не то что слышать. – «Он же твой сын. Дети всегда реагируют на стресс острее. Он чувствует, чувствует, что у вас неладно!».

Вина перехватывает Шерил горло, и она судорожно вздыхает, пытаясь избавить себя от едкой хватки собственной совести. С преувеличенной лаской и нежностью она обращается к сыну:

–Майки, там никого нет. Видишь? Наш дом на сигнализации. Вокруг живут порядочные люди. Чего бояться?

Для пущей убедительности она даже смело смотрит в окно, смотрит на меня, но не видит, я для неё пустое место, и смеётся.

На улице фонарь, декоративные деревья со своим змеиным шёпотом листвы, аккуратная, словно кукольная, клумба с живыми, но пустыми цветами. Вот и всё. А меня нет. Для Шерил нет, для Майка есть.

Майк кивает, он не отводит от меня взгляда. Но он любит мать и соглашается с нею, потому что не хочет больше пугать и предпочитает остаться один на один со мной, чем добиваться от неё помощи.

–Я задёрну шторы. Наверное, это всё фонарь! – Шерил, радуясь, что её лицо хоть на какое-то мгновение получает защиту от взгляда сына, мрачно приближается ко мне. С такими страданиями, с такими трагическими заломами черт ей бы в театре играть, честное слово! но она задёргивает шторы и всё пропадает.

Я злюсь, но пока держу себя в руках. Майку семь лет, но он не дурак. Он уже понял, что я не люблю, когда от меня ограждаются занавесками и шторами. Впрочем, а кто любит? Представьте, что вы вынуждены стоять на одном месте. Созерцать вам нечего. Вас видят немногие, и то – в основном дети, чьи души ещё чисты и чувствительны. И ваше единственное развлечение – это чужое окно. Но и то его закрывают.

Представили? Разозлились? Ни разу! Лжецы. Вы не были наказаны вечностью. Вы не были пригвождены ею к позорному стоянию на одном месте до конца времён. Бодрое, кстати, решение. Говорят, каждое такое наказание сокращает количество новых преступлений среди душ, ведь никому не хочется стоять вечным пугалом, видимым лишь единицам, не имея возможности сойти с места, но имея возможность слабо шевелить руками, а ещё имея проклятие – мыслей и чувств.

Воистину, это жестоко. Тот, кто придумал это – гений жестокости. Жаль, я с ним не познакомлюсь. Я здесь до конца времён, а этот гений кары явно отдыхает где-нибудь в Подземном Царстве.

Собственно, на это я не жалуюсь, идея действительно хорошая. Но почему ж на мне-то? Я сам знаю преступления и души, которые совершали куда более жестокие и мерзкие деяния. Но они несут другие наказания. А я? да было бы за что!

Но нет… им всем за насилия, грабежи, убийства и клятвопреступления всякие развлечения вроде вечного пламени (хотя бы в компании) или вечных блужданий по земле, а мне за один вопрос о том, почему Владыка не говорит с нами напрямую, вечность на этом клочке земли. Хорошо, что дом построили, а то совсем тоска. А уж то, что в семье скандалы – совсем хорошо, Майк хоть научился меня видеть.

О, шторы дрогнули!

***

Майк знает, что у него в семье разлад. Он знает это всем своим семилетним существом, и ему не с кем поделиться этой печалью, некому задать вопросы. Он видит – у мамы заплаканные глаза почти каждое утро. Он слышит – отец приходит поздно и они долго о чём-то говорят.

Майк знает, что происходит что-то, чего не должно происходить. Но что он может сделать? Что ж, он может хотя бы не злить того, кто стоит за его окном.

Сначала Майк его боялся до одури. Ещё бы – вы становитесь внезапным свидетелем скандала между мамой и папой, вы не понимаете его смысла, вас отправляют к себе в комнату, и вы долго прислушиваетесь к неразборчивому гулу голосов…

Потом к вам приходит мама, успокаивает, гладит дрожащей рукой вас по голове и говорит, что всё будет хорошо. И вы, встревоженный за день всеми этими новыми ощущениями, новым проявлением этого мира, закрываете глаза, и просыпаетесь ночью от того, что прямо на вас в окно, которое вы забыли закрыть шорами, смотрит некто. У него белое лицо и печальные чёрные глаза, он высок и облачён во что-то чёрное, расходящееся по ветру угрожающими змеями. И он смотрит на вас.

Майк боится этого, за окном, и сейчас. Но уже не до одури. В ночи, полные ужаса, привыкаешь к ужасам. И Майк устаёт бояться днём за семью, а ночью того, за окном. Помощи нет. Ответов нет. Есть заплаканная мама и некто за окном.

Майк боится того и другого, но уже не так безысходно. Равнодушие примешивается к его душе, отвращение к слезам и к той мрачной фигуре, и ещё – тоска.