Закрытое окно

Начало

Что бы вы делали, если бы мир вокруг вас потемнел? Нет, не просто наступила ночь, в которую убывающая луна едва подсвечивает серые силуэты. Нет, что бы вы делали, если бы тьма, вязкая, грязная, однотонная, как нижний слой в мокко, укутала вас? Что бы вы делали, если бы однажды, подойдя к зеркалу, вы не увидели бы жидковатые, совсем не густые волосы цвета латте с несколькими фисташковыми прядями, блестящие, немного сонные, как у свежеподнятого умертвия, глаза голубые, как вода в Невском заливе осенью, покрытая туманом, ледяная и прозрачная? Если бы вы не увидели знакомые круги под глазами, как тучи перед штормом, не увидели бы искусанные бледные губы, на которых, словно пленочка на кипящем молоке, белая сухая кожица мечтает о бальзаме? Что бы вы делали, если бы вместо всего этого увидели бы тьму… как экран монитора, смартфона, как шерсть любимого кота, который по правилам должен приносить несчастье, пробегая вдоль двери в кухню, но вместо этого приносит лишь громкое мурчание старого, прыгающего на кочках автобуса и тепло?

Что бы вы делали, если бы не увидели ничего?..

Девушка сидела на холодном больничном стуле, таком с дырочками, железном, раньше он был покрашен белой краской. Она мотала головой, терла глаза и пыталась хоть что-нибудь разглядеть.

Вот там, через коридор в четыре взрослых шага и одну почти состоявшуюся шишку на лбу, стоят такие же стулья, что и у этой стены. А если пройти три шага вдоль стены и не поздороваться носом с раздолбанными (а они точно раздолбанные, для того, чтобы знать это, видеть не надо) плитками будут лесенки в соседний коридор с кабинетами врачей.

Кто-то тяжело шаркал по полу. Вероятно, это были шаги какого-то усталого, возможно, старого человека. Он вздыхал с тихим едва заметным отчаяньем и печалью, надоевшей ему самому, но привычной и не желающей исчезать. Может, он даже закусывал изнутри щеку. Так всегда делала Аня, когда думала о чем-то, когда мысли очень и очень сильно надоедали.

- Который час? – пробормотала девушка, когда он упал на соседний стул.

Человек на соседнем стуле молчал. Он пахнул больничным компотом из сухофруктов и картошкой.

- Там все еще идет дождь? – снова спросила Аня, запустив пальцы в дырочки и чуть поддаваясь вперед, как бы растягиваясь. Человек рядом шелестнул одеждой.

- Вы мне? – раздался глубокий, хрипловатый голос. Он напомнил девушке старое пианино, что пылилось долгие годы на чердаке – еще способное издавать звуки, но со скрипящим, проржавевшим механизмом, - льет, как из ведра, - ответил мужчина. Наверное, он был молодым. Такой голос не может принадлежать совсем уж взрослым людям.

Аня задумалась. Раньше это выражение казалось чем-то таким обыденным, привычным. Сейчас же девушка вспоминала, как бабушка выплескивала воду на грядки. Огромный ушат чаще всего грязной воды, в которой мыли посуду, сливала остатки обеда, маленькой Ане напоминал водопад, Ниагарский или какой-либо еще, главное, огромный, шумный, мощный. Разумеется, тогда, когда она справлялась с брезгливостью и отвращением.

Аня весело фыркнула.

- Я сказал что-то смешное? – спросил человек. Воображение девушки дорисовывало ему сведенные к переносице черные густые брови и настороженные глаза цвета крепкого зеленого чая.

- Нет, что Вы, простите, - улыбнулась Аня, положив ладошки на теплые щеки. Улыбка даже так, не видимая ею, показалась девушке виноватой и смущенной.

Если бы она могла видеть, взгляд устремился бы куда-то вниз, наверное, на коленки. Голова опустилась еще на несколько сантиметров вниз. Аня втянула воздух слишком шумно, как-то даже режуще гул больницы.

- Так в чем дело? – кажется, мужчина раздражался. Как же ей хотелось сейчас увидеть его лицо.

- Ну, просто… - девушка запнулась и посмотрела туда, где, по ее мнению, сидел собеседник, - я вспомнила, как бабашка выливала воду из ведра в огороде…

Мужчина хмыкнул и замолчал. Через какое-то время его голос нарушил тишину:

- И что же ты такого интересного увидела на моем лице?

Аня вмиг отвернулась и опустила голову вниз.

- Ничего, простите.

- Таки ничего?

- А что я должна была увидеть?

- Издеваешься?

- Нет. Правда, что?

- Может, шрамы, синяки?

Аня чуть напугано вздохнула. Она не знала, что ответить.

Еще несколько дней назад она подавала документы в университет, сдавала вступительные экзамены и готова была прыгать, как кенгуренок, по проспектам города.

Ей только сказали, что она поступила на бюджет. Аня летала по улицам, действительно, почти летала – либо прыгала все время, либо бежала, рассматривала ранее незнакомый город. Ей жить здесь целых 4 года! Аня может просыпаться под солнечные лучи, потягиваться и идти завтракать куда-нибудь в кафе в центре города. Вдыхать запах свежегомолотого кофе, корицы, ванили, слоенного теста, холодных сливок и теплой ветчины, что подминает собой багет и масло. А потом идти на набережную, касаться рукой нагретых, обжигающих парапетов, пробовать на вкус воздух, пропитанный речной водой, пылью и жарой. А потом замечать прокат роликов. Бежать к нему, как в детстве, улыбаясь и чуть смеясь, как смеялась ночью, получая сообщения от друзей и кусая подушку, чтобы не дай Бог никого не разбудить.

А потом скользить по асфальту, то в одну, то в другую сторону, елочкой. Ну, это в идеале, на деле же пытаться вспомнить, какого это стоять на колесах. И как только начнет хоть что-то получаться, разгоняться и лететь… лететь, копчиком на землю, затылком назад, пытаясь отыскать потерянное равновесие, кусая губу и ругаясь сквозь сжатые до боли зубы.

Мечты и планы так и останутся на страницах ежедневника, заполненного еще дома. Теперь вместо чашки кофе и круассана, разноцветных проспектов, Аня увидит лишь белый клетчатый потолок и продолговатые трубчатые лампы, как в школе. А палящее солнце лишь из-за грязного стекла и открытой форточки (если ее откроет медсестра, вняв мольбам Ани) сможет коснуться ее волос, раскиданных по подушке. Фисташковые пряди чуть потускнеют. А тумбочка в другом конце палаты потеряет четкость. Она больше не будет иметь определенных краев. Они станут такими будто бы растянутыми акварелью.