Замок-у-трех-дорог

Замок-у-трех-дорог

Часть первая

Рыцарь

***

Валлейдог, наше старинное владение, не так уж и велико. А уж на карте, что составлял еще мой прадед, вообще кажется незаметной точкой. Рядом с ним нет больших городов, он удален от морских и речных портов, где вовсю кипит жизнь, и, по правде говоря, просто затерян в глуши.

Все преимущество, пожалуй, заключается в том, что замок стоит на перекрестье трех широких дорог, одна из которых ведет на юг, вторая – на запад, а третья, самая оживленная – на восток. По ней чаще всего проходят караваны торговцев, направляющихся в Торрен, ближайший к нам крупный город. До него дня четыре пути. Так что понятно, почему я всегда чувствовала себя так, словно мы обитаем на краю света.

Стены Валлейдога, построенные из неотесанного камня, все такие же прочные, как и много поколений назад, хотя местами и поросли серо-зеленым мхом.

Гости у нас бывают достаточно редко, и это вполне объяснимо. Наше родовое имение, прозванное в простонародье «Замок-у-трех-дорог», слишком далеко от всего, что связано с цивилизацией.

Вокруг, куда только хватает глаз, простираются зеленые пологие холмы, и наш замок, если подняться на самую высокую башню и посмотреть оттуда, словно лежит в огромной мягкой ладони, укрытый от всего мира.

В детстве я почти не обращала внимания на эту уединенность и оторванность от всего. Еще бы! В моем распоряжении был целый замок с его огромными залами, галереями, крутыми лесенками и потайными переходами, где я любила играть и прятаться от старенькой няни, заставляя ее волноваться, когда она долго не могла меня обнаружить.

Когда я подросла, у меня появился собственный пони, а также конюх, что сопровождал меня в моих дальних прогулках по зеленым долинам. Я знала каждую былинку, каждый холмик в окрестностях. Мне нравилось носиться верхом, так, чтобы топот копыт отдавался в ушах, а ветер летел навстречу, взметая волосы. Бывало, что мне удавалось ускользнуть от своего провожатого, и тогда я чувствовала себя совершенно свободной и легкой, как птица, мчась сквозь сиреневую поросль вереска, что путался в ногах моей рыжегривой лошадки.

Ох, и доставалось мне от отца, когда я возвращалась домой, гордая собой и разгоряченная быстрой скачкой!

Я совершенно не понимала, почему мне нельзя ездить одной – ведь я прекрасно помнила каждую тропинку и ни за что бы не заблудилась. И когда отец ругал меня, и его обычно мягкие черты лица искажала гримаса гнева, я молча забивалась в какой-нибудь угол и сидела там, пока гроза не утихала. Как правило, он не мог сердиться долго и вскоре в каком-то отчаянном порыве нежности прижимал меня к груди.

Бедный папа! Я тогда не понимала всей глубины его переживаний. Дети многого не осознают. И я не видела, какого труда и, порой, даже мужества от него требовало воспитание единственного ребенка. Ведь матери своей я почти не помнила: она умерла от черной лихорадки, когда мне едва исполнилось четыре.

Отца эта смерть серьезно подкосила. Он любил ее, как только мужчина способен любить женщину, и когда ее не стало, едва не отправился следом за ней. Удержало его на этом свете, наверное, лишь осознание ответственности за еще одну, маленькую жизнь – светловолосую девочку с зелеными глазами, что так напоминала мать. И он, взяв себя в руки, постарался смириться с потерей, направив всю свою любовь в новое русло.

Стоит ли и говорить, что свою единственную дочь он избаловал до невозможности! Я прекрасно чувствовала силу своей власти над его бедным сердцем и пользовалась ей неограниченно.

Как я уже упоминала, мы редко покидали пределы наших владений, и прежде меня это не тяготило. Но когда я подросла, отец начал брать меня с собой в Торрен на ярмарки и праздники. И я увидела, что за стенами замка тоже существует жизнь. Да еще какая! Яркая, удивительная, полная новых лиц и ощущений.

Теперь меня неодолимо тянуло в город, где бурлил водоворот событий. И я умоляла отца отвезти меня туда, пусть ненадолго, хотя бы на день или два…

Тот сопротивлялся, как мог, ссылаясь на дела и занятость, но, в конце концов, понимая, что противостоять мне бесполезно, уступал, и велел слугам готовить экипаж.

Да, тогда у нас было много слуг, несмотря на то, что жили мы не слишком богато. Отец часто потакал капризам любимой дочери, покупал красивые подарки, выводил «в свет». Я же чувствовала себя, как дикарка, которая проведя всю жизнь на острове, вдруг оказалась во дворце, полном сокровищ и соблазнов.

Тем болезненней было каждый раз возвращение домой, под сень привычных серых стен, где ничего не происходило неделями, где по двору бродили пыльные куры, да переругивались на кухне кухарки – вот и все события!

Целый день я слонялась от скуки, не находя себе достойного занятия и мечтая лишь о том, чтобы вырваться отсюда. Отец, видя мое состояние, начал подолгу о чем-то задумываться. Я понимала по выражению его лица, что он хочет со мной поговорить, но никак не решается.

Однажды я подошла к нему сама и спросила:

- Отец, я вижу, тебя тревожат какие-то мысли. Не поделишься со мной?

Как всегда, при взгляде на меня, его лицо разгладилось, будто мгновенно осветилось изнутри.