Западня

Западня

«Дом ее ведет к смерти, и стези ее – к мертвецам;
Никто из вошедших к ней не возвращается и не вступает на путь жизни» (Притч. 2:18-19)

Посвящается А. Мерриту

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕНЕТА 2
Глава 1. Восемь смертей. 2
Глава 2. Диана. 15
Глава 3. Дневник Алексея Ершова. 26
Глава 4. В паучьем логове. 32
Часть ВТОРАЯ. ПЕТЛЯ. 48
Глава 5. На крючке. 48
Глава 6. Ткачиха. 59
Глава 7. Паучья охота. 68
Глава 8. Паучья свадьба. 83
Эпилог. «Сизиф» 90

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕНЕТА

Глава 1. Восемь смертей.

1.
Загадочная смерть Алексея Ершова, моего лучшего друга и бывшего однокурсника, как это ни удивительно, не стала для меня совершенной неожиданностью. Где-то в глубине души я всегда подозревал, что этот не в меру любопытный журналист когда-нибудь попадет в «скверную историю». И, надо же, однажды это все-таки произошло.
Все началось с того, что он мне позвонил прямо посреди ночи – хорошо, я тогда жил один. Мне показался странным его чересчур возбужденный голос, что было ему совершенно не свойственно – опытному корреспонденту криминальной хроники с многолетним стажем.
– Слушай, Кира, мне нужна твоя консультация, как специалиста…
– В два часа ночи? Оригинально!
– Извини, Кир, – совершенно без какой-либо тени раскаяния торопливо проговорил он, – но в другое время я просто не могу с тобой поговорить.
– Много дел на работе? Совсем без выходных?
– Ну, да, ну, да… Хотя, знаешь, не совсем в этом дело. Долго объяснять.
– Ладно, не буду тебя пытать, – я знал, что Ершов не из тех, кто распространяется о своей жизни, а также и то, что попусту звонить он бы не стал. – Выкладывай, чего хотел, не тяни.
– Окей, Кир, ты как специалист по всякого рода таинственным вещам…
– Ты мне льстишь.
– Да, ладно, ты итак это знаешь и без меня. Так вот, скажи мне, плиз, ты когда-нибудь сталкивался с таким символом – загляни в почту.
Я включил ноутбук, зашел в почту и открыл вложение к письму Алексея. Это была фотография довольно плохого качества – мятый листок бумаги, карандашный набросок, тонкие волосяные линии, странно ломкие, изгибающиеся. Что-то вроде запутанного лабиринта. Центр этого «лабиринта» обозначен жирной точкой. Линии от центра потолще, числом восемь.
Если честно, тогда мне показалось странным, что из-за такой пустяковины следует беспокоить человека в такой поздний час. И у меня даже возникло подозрение, а не напился ли Леха до чертиков и не разыгрывает ли он меня. Впрочем, раньше за ним такого я как-то не замечал. Шутник и балагур, ко мне он относился с подчеркнутым пиететом, как к «старшему товарищу», хотя мы с ним и одногодки.
– Ну и «чего тебе надобно, старче»? – я не смог подавить зевок.
– Не иронизируй. Если бы ты знал, каким чудом попал мне этот рисунок в руки, ты бы сам приехал ко мне и не в два, а в три часа ночи!
Тут даже мое ангельское терпение не выдержало и с громким треском лопнуло – ненавижу, когда меня используют «втемную».
– Слушай, Лех, ты конечно отличный парень и вообще супергерой во всех отношениях, но честно и откровенно признаюсь – мне не нравится, когда ты себя ведешь так. Давай баш на баш – ты мне объясняешь, в чем дело, а я, со своей стороны, чем смогу, как говориться… А то получается немного нечестно, согласись?
– Соглашусь, – невозмутимо ответил он. – Но я тебе потому и ни о чем не говорю, потому что ты мне ценен, как человек не «в теме». И в то же время достаточно умный и сведущий в своей области, чтобы навести меня на правильные мысли. Честное пионерское, как только все прояснится, я тебе сам все расскажу, ничего не утаю.
– Ладно, идет.
– Так вот, Кир, я хотел бы узнать – ты когда-нибудь встречался с такими символами или похожими на них в своей работе?
Я еще раз бросил беглый взгляд на злосчастный рисунок.
– Признаюсь, нет, хотя изображение что-то смутно мне напоминает… Подожди! – вдруг осенило меня. – В порядке бреда, лабиринт и в центре жирная точка с восемью линиями – может, это паутина, а в центре – паук?
– В точку! – в его голосе я почувствовал какую-то дрожь, странное приторное придыхание. – Блин, как же я сам не догадался! Вот что значит взгляд со стороны!
– Только какое это дело имеет отношение ко мне или к моей работе?
– Прямое. Кир, ты случайно не сталкивался в своей работе с какими-то «организациями» или культами всякими, сектами, старыми и новыми, которые пользуются символом паука?
Спросонья мозг у меня работал с периодическими «зависаниями».
– Ну, ты, блин, и задачки задаешь, профессор! Сразу так с полпинка я тебе ничего не скажу. Надо поднимать материалы…
– Хоть что-нибудь, но прямо сейчас! – взмолился он. - Ниточка нужна, ниточка, нить! Завтра может быть уже поздно!
– Поздно? Что ты имеешь в виду? – что-то шевельнулось у меня груди – неприятное липкое предчувствие неотвратимой беды.
– После, Кир, после, обещаю, все тебе расскажу. Давай, сваргань что-нибудь на скорую руку – но сейчас!
– Ну-у-у, если на скорую руку… Вообще, тут я должен тебя разочаровать. В религиозной символике паук встречается не так часто. По крайней мере, в близких к нам культурам – христианской, мусульманской, иудейской. Большое значение он имеет у других народов – в традиционной культуре Африки, Америки, Индии. Паук часто предстает в роли творца мира, героя, несущего, так сказать, культуру в массы и так далее. Исключительно положительный персонаж.
– Ну а в качестве злого героя он вообще нигде не встречается? – опять с каким-то странным придыханием спросил он.
– Ты пересмотрел «Властелина Колец», я вижу, или еще чего похуже? – попытался сыронизировать я, но получилось фальшиво. На душе кошки скребли – в первый раз в жизни я слышу в голосе Ершова такое откровенное беспокойство. – Наоборот, у большинства народов мира паук – это символ удачи, богатства, благополучия. Паук в доме – это к богатству, гласит древняя английская поговорка. Если тебя интересуют символы зла – то это скорее змей или дракон. Вот это уж точно космическое зло – причем почти у всех народов мира встречается.
Алексей как-то облегченно вздохнул.
– Ну и слава всемогущему Джа! Значит, если только ты не ошибся в толковании рисунка, это не опасно…
– Что? Не опасно?
– Да нет, ничего, это не важно…
– Опять «не важно»! Слушай, Леш, все, хватит, так дальше не пойдет! – возмутился я. – Давай уж откровенность за откровенность. У нас был уговор!
– Хорошо. Этот рисунок я спер у одного человека, показавшегося мне сначала подозрительным. Она рисовала его, я наблюдал за ней со стороны…
– Кто «она»?
– Не важно. Один из моих источников.
– Ого, у тебя снова появилась женская агентура?!
– Типа того. Ладно, Кир, извини тогда за беспокойство. Давай пересечемся как-нить на выходных, послезавтра, например, попьем пивка. У меня есть для тебя пара любопытных историй.
– Ага, договорились. Кстати, только сейчас подумал об этом – символ еще напоминает восьмиконечную звезду в лабиринте звездного неба. Соединение звезд линиями – обычная практика у древних астрологов для обозначения созвездий, вот и получается лабиринт. Эта ниточка уже ведет нас к Шумеру и культу…
– Надеюсь, и тут ничего криминального нет? – нетерпеливо перебил он.
– Нет, Леш. А почему ты думаешь, что если твой «источник» рисует за твоей спиной такие картинки, то в этом есть что-то такое?
– У меня были для этого основания. Ну ладно, подробно поговорим потом, при встрече.
На том и распрощались.
Наутро ночной разговор со старым другом почти совершенно стерся из моей памяти, и я окунулся в омут самых обыкновенных дел. Накопилось много работы по отчетности, и мне было не до Алексея и его темных махинаций с информацией для очередного, судя по всему, громкого журналистского расследования. Пока я не получил от него смс, где он просил меня завтра срочно встретится с ним. Я не возражал. Встречу назначили в центре, где-то на Бульварном кольце, сейчас уже не помню точно.
Так вот, на встречу Алексей не пришел.
Что-то неприятно ворохнулось у меня в груди, но я постарался успокоить, вернее, усыпить змею сомнения внутри себя. В самом деле, пару раз у нас с ним уже случались такие нестыковки – Леха был до крайности занятой человек, его планы могли поменяться в последний момент, а позвонить или даже отправить сообщение ему было недосуг. Почему-то мне тогда не пришло в голову ему перезвонить, да и важное дело у меня было в центре, так что я не придал тогда этому значения.
И лишь вечером, как обычно просматривая новости в сети, я узнал, что известный журналист, автор многих скандальных разоблачений Алексей Ершов покончил с собой в ночь с пятницы на субботу, повесившись в ванной, на бельевой веревке.
2.
Алексей Ершов – полноватый, общительный, жизнерадостный шатен, суетливый, расторопный и необыкновенно располагающий к себе с первого взгляда – всегда был моей полной противоположностью. Уж не знаю, почему мы с ним так сдружились еще в университете. Наверное, по известному космическому принципу, который гласит, что противоположности притягиваются.
Оба мы поступили на исторический. Но уже на втором курсе Алексей, которому изрядно наскучили все эти «периклы» да «платоны», сказал мне как-то: «Ну их к чертям, всех этих мертвецов в простынях! Они и без нас себя чувствуют распрекрасно. И что толку ковыряться в их могилах? Жизни хочу, Кира, жизни!»
Это его фраза про «жизнь» тогда мне запала в душу и стала своего рода «ярлычком» для обозначения этого человека в моей необъятной, как и у всякого историка, памяти. Для Леши жизнь была всем. Жизнь как броуновское движение частиц – хаотическая, бурная, наполненная общением, постоянными перемещениями в пространстве, тусовках.
Переведясь на журналистский, он почти совершенно пропал из моего поля зрения и я уж думал, что наши дороги никогда больше не пересекутся. Однако Ершов по какому-то странному капризу судьбы, время от времени возникал на моем пути. Видимо, я также плотно засел в его внутричерепном жестком диске, как и он – в моем.
В основном, он выплывал из необъятного житейского моря для того, чтобы проконсультироваться со мной по всякого рода историческим темам – иногда из любопытства, иногда и по работе. Как и большинство людей с явно выраженными экстравертными чертами характера, он никак не мог заставить себя сесть и самостоятельно изучить какой-то вопрос. С другой стороны, обладая живым умом, он всегда был жаден до знаний. Это вынуждало его общаться и с такими, казалось бы, совершенно противоположными ему людьми, как я – чтобы сходу, в одной беседе на часок-другой, узнать все, что его интересует, получить уже переработанные, осмысленные чужим умом, «готовые» знания. То ему вдруг позарез понадобилось узнать, почему погиб Древний Рим, то почему Россия приняла православие, а не католичество, навеки изолировав тем самым себя от мировой западной цивилизации, то вдруг стал пытать меня, существовала ли Атлантида на самом деле, как об этом пишет Платон. В общем, спектр его интересов был достаточно широк, так что даже мой энциклопедический склад ума не всегда мог его удовлетворить.
Но за редкими исключениями наших встреч с ним, я узнавал о его жизни из средств массовой информации, особенно светской хроники. Леша был заядлым тусовщиком, что, кстати, изрядно помогало ему в работе – именно там он находил пищу для своих громких дел, о которых, думаю, мне здесь излишне упоминать. Достаточно сказать, что его роман с одной «рублевской» женой едва не стоил ему головы, но принес ему такой успех, что сотрудничество ему предложили даже в администрации президента. Впрочем, об этом я узнал с его слов.
Писать ему по почте было, как правило, бесполезно, и эту затею я потом оставил, звонить – тем более. Когда надо, он находил меня сам, и каждый раз это было полной неожиданностью для меня. То он позвонил мне в середине лекции, так что пришлось срочно разгонять студентов – ему как всегда «архисрочно» понадобилось встретиться со мной, то пришлось выходить с ним на связь по скайпу прямо в купальных трусах на пляже. А теперь вот – и среди ночи.
Мне всегда казалось, что в глубине души ему не хватает того, что он потерял, уйдя с исторического. Какой-то фундаментальности, что ли, систематичности знаний, в его миросозерцании оставалось множество пробелов, «черных дыр», которые исподволь мучили его, требовали своего заполнения. Но жизнь диктовала свои законы. Жизнь, во всем ее многообразии красок – от политических скандалов до светских сплетен – затягивала его как паутина, из которой он так и не смог выбраться.
Надо сказать, что при каждой нашей встрече я пытался достучаться до него, сказать, что все это рано или поздно плохо кончится. Но он всякий раз отмахивался от меня, наверное, также как от своей чересчур заботливой мамаши и шутливо сравнивал меня с муравьем, который по уши закопался в земле. Сам он предпочитал быть стрекозой, бороздящей просторы воздушного океана и наслаждающейся «ветром, что бьет наотмашь и насквозь». Я смеялся и в очередной раз пересказывал ему басню Крылова (на самом деле, умного древнего грека Эзопа, но это дело не меняло), которую он знал и без меня. Но он лишь шутливо отмахивался: «Твой Крылов – это пошлый муравей, который из зависти к стрекозам придумал эту историю. Я напишу потом свою басню, где муравей окажется в дерьме, а «стрекозел» будет на коне». Я пожелал ему удачи в этом деле, но новой басни от него так и не дождался. И уже не дождусь никогда.
Как я уже сказал ранее, меня ничуть не удивило сообщение о смерти Лехи Ершова. Морально я давно был готов к тому, что рано или поздно это случится. Наверное, жены и друзья военнослужащих, полицейских или летчиков испытывают что-то подобное, не знаю.
Но что меня поразило по-настоящему, это не сам факт его смерти, всегда ходившего по «лезвию ножа» журналиста – скандалиста, а то, КАК она произошла. Быть может, если бы Леху нашли с пулей во лбу в каком-нибудь подъезде, задавленным автомобилем в глухом переулке или труп его обнаружили где-нибудь на свалке с проломленным черепом – это бы меня не так поразило. Мол, ну что тут поделаешь – долеталась «стрекоза»!
Но чтобы завзятый жизнелюб и гедонист Леха свел счеты с жизнью – вот это для меня было совершенно невероятным!
И газетные заголовки подтвердили тогда мое ощущение. Большинство более или менее вменяемых статей о нем так или иначе намекали, что смерть Ершова – это всего лишь грубо замаскированная форма убийства, другими словами, что не он повесился, а его «повесили» – те, кто был недоволен его разоблачениями. И вроде бы и следственные органы взяли как основную версию именно убийство на профессиональной почве…
Тогда мне не показалось это странным.
3.
На похоронах Леши собрался весь столичный бомонд. Мы – его старые университетские товарищи – сразу оказались на положении «бедных родственников». Известные журналисты, политики, бизнесмены, светские львицы…
Произносились речи – но все больше о политике. Я, как человек совершенно чуждый «реального» мира, во всяком случае, их не слушал.
Нам с Костей Синицыным, нашим общим товарищем по первокурсным ночным посиделкам, стоило большого труда протиснуться к его гробу.
Но и тут нас ожидало разочарование – в последний раз увидеть Леху нам и здесь не удалось – гроб оказался наглухо закрытым.
«Неужели ему так сильно перекорежило шею?» – помню, мелькнула у меня мысль. Но я ее отогнал, как навязчивую муху. Хотелось заставить думать себя только о возвышенном, о том, каким замечательным (и это – чистая правда) человеком он был. Но проклятая «муха» - противоестественное любопытство по поводу деталей его смерти – не давала мне покоя. Меня словно какая-то сила тянула к его гробу, хотелось стоять у него, ощупывать дорогой черный шелк обивки, хотелось открыть и посмотреть…
Внезапно благочинную полутишину, сопровождающую любые похороны, когда все окружающие стараются говорить полушепотом, словно боясь разбудить «заснувшего» покойника, нарушил, точнее, буквально разорвал в клочья дикий женский то ли визг, то ли вой – так, наверное, воет попавшее в капкан животное.
К гробу подлетела маленькая женщина в черном, из-под черного платка которой выбивались пряди седых волос. Нарушая все мыслимые и немыслимые правила приличия на такого рода «мероприятиях», тем более ВИП уровня, она рухнула на колени, судорожно обхватив крышку гроба, словно горячо любимое дитя, и заголосила как самая обыкновенная деревенская баба.
Толпа отхлынула от нее, как от прокаженной, но никто не остановил ее – это была его мать.
Мария Александровна – тихая интеллигентная женщина, всю жизнь прожившая в коммуналке, библиотекарь «исторички», души не чаяла в своем единственном сыне. Спасаясь от ее поистине безумной любви, Леша сбежал сначала в студенческое общежитие, потом на съемную квартиру, квартиры своих многочисленных пассий. Что только он не предпринимал, чтобы избавиться от надоедливой «мамани» – вплоть до частой смены сим-карт на телефоне. Может, и его преждевременную кончину следует рассматривать как последнюю, теперь уже удачную попытку, убежать от нее?
Несчастная женщина царапала дорогую обивку гроба своими тонкими морщинистыми пальцами, билась головой о крышку, из горла ее вырывались то ли рыки, то ли стоны. Пожалуй, она была здесь единственным человеком, чье горе выражалось по-настоящему.
Преодолевая никем не высказанное табу, я подошел к старой женщине и, тихонько взяв ее за плечи, постарался увести ее от гроба.
– Нет, нет, не-е-е-е-е-ет! – истерически кричала она. – Не надо! Не надо! Не-е-е-ет! Закрыли, заколотили, не дали даже увидеть родненького моего! Леша! Леша! Проснись! Ты живой, живо-о-о-о-ой! Пусти, пусти мен-я-я-я-я-я!
От ее диких истошных криков мне стало – и, уверен, всем остальным тоже – не то что не удобно, а жутко. Безумный взгляд, пена в уголках рта, черные тени под глазами, гримаса неутешного горя на лице.
Стоило мне взяться за дело, как все словно очнулись от какого-то ступора. Ко мне подбежали добровольные помощники – женщина вырывалась с поистине нечеловеческой силой, кто-то поднес воды, раскладной стул.
Присев и выпив воды, она стала спокойнее. Во всяком случае, рваться к гробу перестала. Я счел своим долгом остаться дежурить рядом с ней для предотвращения дальнейших попыток.
– Какая дикость! – краем уха различил я из общего гомона чей-то женский голос. – Родной матери даже не позволили по-настоящему попрощаться с единственным сыном! Заколотили гроб, словно «груз 200»!
– Не говори чепухи, дорогая! – ответил мужской голос. – Если бы ты знала, в каком виде его обнаружили… – и дальше голос перешел на шепот.
Я обернулся и увидел пару в черном. Кругловатый и лысоватый важный мужчина в дорогом костюме тут же замолчал и отвернулся.
После похорон всех пригласили в ресторан, на поминальную трапезу, которую организовали коллеги Алексея. Здесь матери уже не было и чинное застолье нарушить было уже некому.
Собравшиеся разбились на множество кружков и «тусовок» и о чем-то тихо шушукались, каждый о своем.
Мы с ребятами немного подвыпили, но говорить не хотелось.
Внезапно кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел плотно сбитого, мускулистого мужчину «в штатском». Черный костюм явно был ему тесен, мешая его широким, «прокачанным» плечам развернуться во всю ширь, неестественно сковывая его движения.
– Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь?
– Да, я…
– Вам удобно будет сейчас со мной поговорить, буквально пару минут, не больше.
– А в чем дело?
– Дело в том, что Вы были одним из тех, с кем за пару дней до смерти общался гражданин Ершов.
– Вы из полиции?
– Да, моя фамилия Николаев, но вообще хотел бы обойтись без формальностей, по крайней мере, здесь, – как и все, он говорил полушепотом. – Вот моя визитка – это приглашение побеседовать завтра…
Я не дослушал его и перебил. В самом деле, мне и без того было весьма неуютно находиться здесь, как и на кладбище, среди совершенно чужих и чуждых мне людей, так что я рад был ухватиться за эту возможность и по-настоящему пообщаться о покойном, пусть даже и с полицейским. Тем более, что это позволило бы мне получить ответы на волнующие меня вопросы.
– Давайте лучше сегодня, сейчас, мне все равно, по правде говоря, нечем заняться.
– Понимаю, – кивнул он, и его цепкие, холодные, неприятные глаза как-то потеплели. – Давайте присядем тогда вот за тот столик, в углу, чтобы не привлекать излишнего внимания.
4.
– Не буду от вас скрывать, Кирилл Андреевич, мы вскрыли электронный ящик покойного, как и его мобильный телефон. Мы в курсе того, с кем и о чем общался Ершов… Алексей. Сами понимаете, дело щекотливое, «сверху» давят побыстрее раскрыть его, чтобы не было резонанса. Замешаны влиятельные лица.
– В Кремле?
– И там тоже, – уклончиво и как-то торопливо сказал Николаев – лицо его я до сих пор не могу припомнить, настолько оно было не запоминающимся, слишком «обычным», что и поныне наводит меня на мысль, что он был не из полиции, а из более важных «органов». Тогда я даже не попросил предъявить его удостоверение, хотя имел на это право, а теперь жалею.
– Ну, ближе к делу, – также торопливо проговорил он. – Вам ничего не показалось странным в последнее время в поведении Алексея?
– Показалось, – согласился я и изложил ему наш последний разговор с покойным.
Глаза Николаева как-то странно блеснули, взгляд стал острее, жестче, неприятнее.
– Значит, ночной звонок, просьба о встрече, рисунок, «источник»… – задумчиво проговорил он, не сводя с меня гипнотизирующего холодного взгляда бесцветных глаз – ледышек.
– Ну, если Вы вскрыли его почту, то, наверное, рисунок Вы видели сами.
– Да, да, конечно… – задумчиво проговорил он. – Хотя содержание Вашего телефонного разговора для меня большая находка. Это дает нам кое-какие нити…
– Еще бы! Ведь он звонил с чужого телефона! – не смог сдержать сарказма я. Но тут же осекся – не стоило провоцировать конфликт с единственным человеком, который мог бы пролить свет на тайну смерти Леши. – Вы что-нибудь знаете об «источнике», о деле, которое он вел?
– Кое-что знаю, но это – конфиденциальная информация.
– Хорошо, а что тогда не «конфиденциально», если гроб с телом Леши заколочен и не то что нам, его друзьям, а даже родной матери не дали по-человечески попрощаться с покойным! – опять против своей воли вспылил я.
Я сказал это необдуманно, в порыве чувств, и, вероятно, мог ожидать лишь сухого, жесткого ответа, но совершенно неожиданно глаза – иголочки «следака» как-то странно забегали, по его рукам прошла какая-то дрожь.
– Уверяю Вас, Кирилл Андреевич, что то, что Вам кажется несправедливым – в высшей степени гуманное решение. Ни Вы, ни тем более мать погибшего, не захотели бы видеть этого…
– А Вы – видели? – стараясь не терять из рук инициативы, продолжил наступление я.
– Да, видел! И это, надо сказать, на редкость ужасное зрелище, даже в Чечне я с таким не сталкивался… Но это тоже – конфиденциальная информация.
– В таком случае, больше я Вам ничем не могу помочь, – пошел ва-банк я и сделал попытку встать, давая понять, что разговор окончен. Либо он скажет хоть что-то, либо закроется окончательно.
Рука Николаева вцепилась в мой локоть. «Громкий» и торопливый шепот на ухо:
– Да поймите же Вы, что не могу я так просто говорить Вам все, что мне вздумается! Но если Вы будете сотрудничать с нами и дальше, я обещаю Вам сделать все, что в моих силах.
Я сел. Он, как мне показалось, облегченно вздохнул.
– В качестве задатка могу Вам сказать следующее. Ваш друг вляпался в очень нехорошую историю, очень нехорошую. Хотя, в общем-то, он делал правильное дело – распутывал одно темное дельце, касающееся «рублевских жен», и кое в чем делился с нами, но наших рекомендаций не послушался и пошел на рожон.
– Что за «темное дельце»?
– Дело о семи очень странных смертях, – мрачно отрезал Николаев и закурил. При этом мне показалось, что пальцы его слегка дрожали.
– Давайте так, Кирилл Андреевич, сыграем в одну игру. Я Вам расскажу некоторую басню, а Вы притворитесь, что поверили в нее, и в обмен расскажите мне все, без утайки, что знаете о Кирилле и, особенно, об этом дьявольском рисунке. По рукам?
– По рукам.
– Ну и чудесно, – он глубоко затянулся, выпустив целое облако зловонного дыма, выдержал паузу и начал свой рассказ.
– Так вот, в одном очень богатом поселке, где живут очень влиятельные лица, поселилась одна особа. Эта особа завела свое ателье, фешенебельное ателье, куда очень скоро повадились ходить богатые жены и любовницы влиятельных лиц. Вокруг ателье вскоре образовался кружок – сами знаете, пока женщины примеривают платья, делают заказ, они любят поболтать о всякой ерунде. А судя по всему, владелица ателье была отличной собеседницей. В этот кружок допускались только женщины и только женщины, у которых были мужья или, так сказать, спутники жизни. Ателье процветало, все было замечательно, но внезапно мужья клиенток ателье стали умирать. Один за другим. Причем, в хронологическом порядке – от самой первой клиентки. И еще одна интересная деталь – все они сводили счеты одним и тем же образом – повесившись в ванной на бельевой веревке. И достаточно странным и страшным образом, каким – сказать не могу. Пока. Скажу одно, создавалось ощущение, что они вешались таким образом, чтобы как можно дольше продлить свои мучения…
Я не сводил взгляда с гипнотизирующих, холодных глаз Николаева, курившего одну сигарету за другой. Шепот и голоса за моей спиной куда-то пропали, словно все прощавшиеся с Лешей люди куда-то испарились, свет потух. Создавалось впечатление, что во всем мире остались только мы вдвоем – я и Николаев, что от всего бескрайнего земного шара каким-то чудом сохранился только этот закуток в уголке ресторанного зала, круглый стол, накрытый темной скатертью, пара бокалов с вином, пепельница, доверху наполненная окурками да вентиляционная отдушина над головой Николаева. Глядя на нее, меня все время не оставляло ощущение, что там, в полутьме, кто-то находится и этот «кто-то» внимательное слушает каждое наше слово…
– А жены? Может, это они все подстроили?
– Исключено. Все они сходили с ума.
– Странно, ничего об этом не слышал…
– И не услышите. «Сверху» было дано указание не придавать этому огласки, и наша самая свободная в мире пресса промолчала, – хмыкнул он. – Я сам этим занимался.
– Видимо, с Лешей это не сработало, – не без ехидства заметил я.
– Да, но он – публичная фигура, известная на всю страну. И то, как видите, обстоятельств смерти мы никому не дали раскрыть, даже матери ничего не известно.
– А как же я? Не боитесь, что я все разболтаю?
– Не боюсь. Не разболтаете, – холодно отрезал он. – Вы – серьезный человек, ученый, специалист по древним религиям. Не пустомеля. И Вы, думаю, как лучший друг Алексея, сами кровно заинтересованы, как и я, распутать это темное дельце.
– Ну, то что лучший…
– Да, лучший, – перебил он. – Мы изучили всю переписку Алексея за годы. Он всегда называл Вас лучшим другом и человеком, которому он абсолютно доверяет.
Мне стало неловко.
– Во всяком случае, – попытался преодолеть смущение я, – обо всех своих тайных расследованиях он не говорил мне ни слова. Я узнавал о них, как и все – из газет, интернета, по телевизору.
– Это нам известно. Вы были его конфидентом в другом смысле, – в каком, Николаев не уточнил.
– Так вот, – продолжил он и снова закурил. – Алексей узнал обо всем из первых рук – одна из посетительниц ателье была его подругой. Девица изрядно напугалась и много о чем ему рассказала. Хотела выйти из игры. Но Алексей попросил ее продолжить посещение этого заведения, чтобы получать информацию из первых рук. Мы вышли на него. Он согласился сотрудничать, но действовал по своему плану, на свой страх и риск. Мы предупреждали его, предлагали круглосуточную охрану, вели за ним наблюдение. Но… В общем, это уже другая история.
– Опять «конфиденциальная»? – ехидно усмехнулся я.
Он кивнул.
– Никому не приятно распространяться о своих провалах. Мы потеряли очень ценный источник информации, незаменимый источник информации.
– А как же хозяйка ателье?
– Сначала прямых улик у нас не было – к слову, и сейчас все очень зыбко, а потом она как сквозь землю провалилась. Ни следов, ни зацепок. В общем, сработала она профессионально. До сих пор мы плутаем во мраке…
– Как?! – возмутился я. – А фоторобот со слов свидетелей, фото какие-нибудь, фамилия…
Николаев усмехнулся.
– Ни-че-го. Фотографий никаких, прямые свидетельницы сошли с ума и находятся в совершенно невменяемом состоянии, соседи по улице описывают ее внешность по-разному – то она жгучая брюнетка, то блондинка с золотистыми волосами, то старуха, то молодая стильно одетая женщина. Фамилии, естественно, никто не назвал. Имена называют разные – то Лилия, то Арина, то Роксана. Ателье нигде не зарегистрировано. Сейчас здание пустует.
– А что с рисунком?
– Вот, рисунок! – его лицо – маска сразу ожило. – Это реальная зацепка. Судя по тому, что нам говорил Алексей, этот рисунок был в ателье, что-то вроде опознавательного знака для избранных. Однако единственная дошедшая до нас копия оказалась только у Алексея.
– Я уже говорил Вам, что интерпретировать изображение на этом рисунке можно и как паука в центре ловчей сети, и как восьмиконечную звезду в центре схематически нарисованного звездного неба…
– Да, я помню. Ваши сведения очень ценны для нас. По сути, Вы – единственный человек, который имеет достаточно знаний и навыков разобраться в этой символике, дать следствию нити. И именно поэтому я был так откровенен с Вами, насколько это возможно. Вы нужны нам, Вы должны оказать нам посильную помощь – ради памяти друга, его матери, ради спасения тех, кто может пострадать еще от этой страшной «костюмерши».
Голос Николаева из бесстрастно механического стал каким-то живым, в нем появились почти умоляющие нотки. Вместе с тем, в его стальных глазах мелькнуло что-то похожее на страх. Мне показалось тогда, что он явно что-то недоговаривает, что он знает что-то ужасное, о чем не может мне сказать – не из-за пресловутой «конфиденциальности», а потому, что это ужасное настолько невыразимо, настолько чудовищно, что это невозможно передать человеческим языком.
Чтобы сгладить неприятное ощущение, я попытался пошутить:
– Хотите спасти очередных «денежных мешков»? Как там у классиков? Государственная машина всегда выражает классовые интересы тех, в чьих руках она находится.
– Нет, – с знакомым мне уже придыханием сказал Николаев. – Не в этом дело. Богатые для нее только средство, цель – другая.
– В смысле?
– Нам удалось установить, что незадолго до смерти все умершие переводили крупные суммы на какие-то сомнительные оффшорные счета. Мы сейчас пытаемся напасть на след, к кому попадали эти деньги. Но это долгая история. Счета были номерные, анонимные, а зарубежные банки очень неохотно раскрывают такого рода информацию. Привлекаем Интерпол, но это очень долгая песня.
– Но разве это не банальное ограбление?
– Нет. Серия подобных смертей, с таким же почерком, обнаруживается на протяжении многих лет во многих городах России (по зарубежью мы пока уточняем данные), и жертвами были как раз простые люди, с которых взять нечего.
– Но…
– Я предвижу ваш вопрос. Что греха таить, до сих пор резонанса не было. Их квалифицировали на местах как несчастные случаи, и только…
– …когда стали погибать «тузы» с такими же симптомами, обратили внимание и на простецов, – мрачно закончил я. – Насколько мне известно, медицина бы не развилась до такой степени, что мы победили чуму, оспу, холеру и прочие бичи древнего человечества, если бы от них не умирали и «сильные мира сего». Вот и рак, и СПИД, наверное, научатся лечить со временем – на деньги богатых и, в первую очередь, ради спасения богатых…
– Вам лучше знать, Вы – специалист в этом, – улыбнулся одними губами Николаев. – У Вас есть моя визитка, звоните в любой час, в любое время. Я сам приглашу Вас и назначу место встречи.
– По рукам. Чувствую себя посвященным в рыцари, – улыбнулся я, а сердце уколола ледяная игла. Мне показалось, что Николаева я вижу в последний раз в моей жизни.
Ко времени окончания нашей беседы ресторан практически опустел. Лишь пара пьяных ребят о чем-то спорили, обнявшись за столом. Да несколько женщин тихо шептались в уголке.
Я пожал жесткую, неприятно шершавую как наждак ладонь Николаева.
В этот момент откуда сверху на лацкан его пиджака что-то упало – маленький паучок. Видимо, выпал из вентиляционной отдушины.
Николаев механически смахнул его на пол, а потом, увидев крошечное существо на полу, побледнел и отпрянул в сторону. Затем, взглянув на меня, видимо, устыдился и хотел было раздавить его, но я помешал ему:
– Не надо. Он тоже жить хочет. Да и пауки падают к счастью, примета такая. К богатству, – я неловко попытался улыбнуться.
Но Николаев юмора не понял. Он как-то отстраненно, словно не замечая меня, посмотрел на паучка и мрачно сказал:
– На телах всех повешенных были найдены пауки. Живые.
После этого он развернулся и ушел, не прощаясь.
Больше я о нем ничего не слышал. А из газет, неделю спустя, узнал, что дело раскрыто, что спецкор Алексей Ершов страдал от наркотической зависимости, что у него была запутанная личная жизнь и т.д. и т.п. В общем, следствие закрыло дело. И больше я о подобных делах ничего не слышал.