Запах свободы

ПРОЛОГ

Сентябрь 1840 года. Петербург. Фонтанный дом

Последние дни сентября выдались теплыми, солнечными, но очень ветренными. С утра было свежо и сыро. Деревья все еще пышные, зеленые, но уже охваченные осенним увяданием, обреченно раскачивались под шум стихии. Листья неслись по городу пестрыми ворохами и оседали в закоулках, на балконах, сбивались в кучки у обочин проезжих дорог, мокли в потемневших водах Фонтанки… Журавли, чувствуя приближение холодов, собирались в стаи и с протяжным гортанным криком проносились над пристанью, над сооруженной архитектором Корсини новой чугунной оградою и исчезали за Садовым флигелем.

Крепостная воспитанница по просьбе старого барона прикрыла окно — нынче барина раздражало всё: и завывание ветра, и громкий лай собак, и яростная перепалка челяди, доносившиеся со двора. Иван Иванович хотел было кликнуть расторопного громилу Артема, дабы тот навел порядок, но лишь махнул рукою и едва заметно поморщился от боли в груди.

— Благодарю, деточка. Теперь и поговорить можно… Сядь рядом. Нет, не в кресло, а со мною, на канапе… Вот так… Гм. Анна, мой давнишний приятель, директор Императорского театра Сергей Степанович Оболенский приглашает тебя на прослушивание… И не просто на прослушивание! А на выступление перед знатной публикой на балу у графа Потоцкого!

Старик не заметил, как побледнела девушка, как милое и оживленное лицо ее осунулось, стало вдруг неподвижной маской. Как облизнула она пересохшие губы, сморгнула выступившие на глаза слезы.

— Ах, у самого Потоцкого?.. Но как же… А вдруг кто-нибудь узнает, что я крепостная… Н-нет, Иван Иванович, я не смогу!

— Никто не узнает, — оборвал её старый барон. И продолжал предрекать: — Ты станешь известной актрисой, будешь блистать аки звездочка на Императорской сцене!

— Никто не узнает?.. — с болью переспросила Анна и вскинула на барина синие очи, подернутые дымкой печали. Тонкие изнеженные пальцы ее нервно теребили шаль. Пальцы изнежены, а душа давно загрубела, покрылась коростой, кровоточила. Кто бы знал, как тяжело жить в вечной двойственности: вращаясь в обществе аристократов, изображать дворянку, на деле являясь корфовской рабыней. А дома не сметь приблизиться к своим же, дворовым, опасаясь гнева хозяина. Терпеть попреки и издевки его сына. — А к-как же… как же Владимир?

Иван Иванович грозно свел белесые брови на переносице и сделал нетерпеливый жест рукою: молчи, мол.

— А… Он-то?.. Он никому ничего не скажет! Не волнуйся, девочка! Не в его, сыновьих, интересах перечить мне! К тому же, еще нескоро он дерзнет показаться в обществе… Ежели вообще покажется… Ежели Государь смилостивится…

— Его Величество непременно откликнется на вашу просьбу, дядюшка! — участливо проговорила Анна. — Но почему вы желаете моего успеха именно на Императорской сцене? Ведь я… мое крепостное положение не позволяет мне…

— Как только ты покоришь публику своим необычайным талантом, твоё происхождение не будет иметь никакого значения!

— Иван Иванович, что-то мне так тревожно…

— Не сметь поддаваться панике! — отрезал «дядюшка». Он, кряхтя, поднялся с канапе, выпрямился во весь свой небольшой рост и пригладил рукою седые вихры. Беспокойно заходил по гостиной, жестикулируя, убеждая, повелевая… И подытожил: — Итак, вопрос решен! Утомился я! Можешь идти…

Крепостной театр и протеже Анна последние годы были отдушиной старого барона, его страстным увлечением, наполнившими жизнь вдовца новым смыслом. Но нынче мыслями старик витал далеко и даже не догадывался о том, что его крепостная воспитанница давно мечтает о семейном очаге и детях, а вовсе не о карьере актрисы. Что лишь в угоду ему, своему хозяину, выступала она на сцене его собственного крепостного театра… Ивана Ивановича с недавних пор занимали трудности совсем иного рода.

Соседка по поместью Мария Алексеевна Долгорукая каким-то образом выкрала из его несгораемого шкафа расписку шестилетней давности о выплате им крупного долга ее покойному супругу Петру Михайловичу Долгорукому и теперь грозится завладеть корфовской усадьбой в Двугорском уезде под Петербургом. Правда, у Корфов имелось еще и родовое именьице в Саженках, в далекой N-ской губернии, но оно давно пришло в запустение, дважды перезакладывалось и почти не приносило доходу. А единственный наследник барона, кровный сын Владимир, поручик, офицер Императорской армии, заточен в Каторжный острог из-за дуэли с Николаем Веригиным, сыном графа Константина Александровича Веригина, командира Преображенского полка, где Владимир и Николай до сей поры и служили. Противники отделались легкими ранениями в руку и плечо, но слухи о поединке дошли до полкового начальства и до самого командира.

«Мальчишка! Дорвался! Не смог сдержать себя пред молокососом Веригиным! Всегда был горяч… Ох уж эти его дуэли! И снова из-за очередной вертихвостки!.. Добьюсь аудиенции у Его Величества, буду нижайше просить Его милости… Пущай вспомнит Государь боевые заслуги старого офицера…» — думал старик. На снисхождение царское и была вся его надежда.

…Владимира лишили офицерского звания, ему грозила каторга. Сын опорочил славное имя Корфов, и сие печальное обстоятельство более всего беспокоило Ивана Ивановича. И друга своего, Михаила Репнина, не так давно назначенного адъютантом Его Высочества, цесаревича Александра Николаевича, Владимир втянул в это опасное дело, уговорив быть его секундантом. Репнина постигла та же участь: разжалование и острог. И конечно же, князь был уволен из адъютантов.

— Мое сердце не выдержит… Слягу скоро, — прошептал Иван Иванович, откидываясь на спинку кресла и пытаясь растереть руками грудь. Ему не хватало воздуху и даже сил расстегнуть сюртук не было. — Но у меня есть Анна, которая всегда будет рядом… Ежели я того пожелаю… Зря я отослал ее… Ох! Дуня! Дуня! Дуняша-а-а, приведи Анну… скорее!..

Существовала еще одна тайна, навеки связавшая Корфов и Долгоруких. Корфовская дворовая Марфа двадцать лет назад понесла от соседа, князя Петра Михайловича Долгорукого. Родилась слабая здоровьем девочка, которую на третий день окрестили Анастасией. Мария Алексеевна была вне себя от ревности и пообещала уничтожить малютку. Тогда Иван Иванович и выкрал ребенка у метавшейся в затяжной послеродовой горячке Марфы, записал ее как крепостную Анну Платонову, дочь шорника, поселил в своём доме, представил всем как свою воспитанницу, дал девочке образование, а позднее, обнаружив в Анне редкий актерский талант, стал готовить ее к Императорской сцене. Старый барон считал, что девушка обязана ему жизнью…