Записки ежа

Записки ежа

25 августа

Дорогой дневник, настала удивительная пора. Даже не знаю, с чего начать – но начать придётся. Ежиные дневники – великая тайна, недоступная двуногим; так что я сохраню за собой право доверять тебе свои мысли и чувства, даже находясь среди этих огромных существ.

Лес – мой замшелый зелёный дом – остался позади, и теперь я вижу его только во сне. Тёмные прелые чертоги, манящее воспоминание. Но теперь позади остался и зоомагазин, где я провёл последние несколько месяцев. Неделю назад меня купили. Это был совсем юный двуногий – настолько юный, что я засомневался, достиг ли он совершеннолетия по законам двуножьего мира. Он довольно красив – конечно, лишь настолько, насколько могут быть красивы эти лишённые иголок неуклюжие великаны. Вместо иголок у него пушистые волосы какого-то диковинного цвета – как у лесных ягод или тех грибов, что светятся по ночам; хитрые тёмные глаза и белая кожа. Он невелик ростом, изящен, как ласка, у него приятный голос, и со мной он был весьма бережен. Сначала он мне очень понравился. Я воспрял духом, дорогой дневник – я думал, что сейчас наконец попаду в тёплый уютный дом – настоящий рай после магазинного ада в вонючих опилках, среди тупоголовых рыбок и кроликов. Думал, что меня ждёт чинный семейный быт – мать, отец и их купивший меня сын-подросток.

Не тут-то было.

Мой хозяин, оказалось, живёт один – причём в огромном прекрасном доме, похожем на дворец. Сияние тысячи огней ослепило меня, когда мы к нему подъезжали; дверь открыл дворецкий, которого хозяин называет консьержем. Внутри всё было блестящим и гладким, светло-серым и бежевым; мебель так нова, что до сих пор благоухает свежим деревом – хотя я уже принюхался. Всё в жилище хозяина блещет роскошью – от гигантской постели до шумного чёрного предмета на квадратной подставке, который он зовёт телевизором. Белая купальня с дюжиной бутыльков и флакончиков, с неиссякаемыми ручьями горячей и холодной воды; светящийся бледной зеленью куб с экраном, за которым хозяин работает и развлекается, играя в непонятные мне игры; глухо и угрожающе рычащий предмет для стирки одежды, гудящий белый гроб для хранения еды, странная печь для её приготовления. Осторожно перемещаясь по своей просторной клетке, я долго изучал обстановку – и всё никак не мог к ней привыкнуть.

Должно быть, мой хозяин – какой-то важный двуногий, решил я. Богатый и влиятельный; кто-то из тех, кого волки (ох, мерзопакостные воспоминания!) сочли бы вожаком стаи. Иначе с чего бы ему жить одному в таких необъятных хоромах и покупать редкое в мире двуногих лесное создание?.. На пальцах хозяина я заметил серебряные кольца; одно – я вздрогнул – с очертаниями крошечной летучей мыши. (Знали бы двуногие, что это за отвратительные твари – не пытались бы увидеть в них нечто мрачно-загадочное). Пахнет хозяин необычно – и всегда по-разному, разными зельями из своих флакончиков; они щекочут мне нос, заставляя чихать, дурманят сандалом, ванилью, мятой – и ещё какими-то цветами и травами. Он кормит меня вдоволь и недурной пищей (кажется, даже в лесу я не едал таких жирных червей), убирает за мной испражнения, унося их в белую купальню, иногда подходит к моей клетке, чтобы аккуратно погладить меня или поиграть – но в основном не беспокоит, что вполне устраивает меня. Кем бы ни был этот таинственный юноша, меня бы устраивало в нём решительно всё – если бы не некоторые подробности.

Во-первых, я так и не понял, чем хозяин зарабатывает на жизнь. Он то целыми днями сидит за чёрным экраном, обучая двуногих – какие-то цифры, формулы, бессмысленные задачи; даже выследить муравья в муравейнике проще, чем понять, зачем люди этим занимаются, – то надолго отлучается, ведёт странные телефонные разговоры, не спит по ночам, глотает дурманящие снадобья – и водит домой много, бесконечно много двуногих женщин.

Не подумай, дорогой дневник, я не ханжа. Видят лесные духи – я познал немало красавиц-ежих в своё золотое время. Но такого неистового разврата моя душа не выносит! Каждый вечер новые самки – шумные, беспардонные, душно пахнущие искусственными запахами. Все они рвутся меня погладить или потискать, нисколько не уважая даже мой сон – сколько бы я ни фыркал, сколько бы недовольно ни уклонялся от их противных прикосновений. О, эти пальцы с длинными острыми когтями – красными, чёрными, розовыми!.. Теперь они снятся мне в кошмарах вместо волков и лисиц – такие когти впору коршунам. Пальцы бесконечно тянутся ко мне, нарушая мой покой, ероша иголки – а хозяин показывает меня то ли как необычную игрушку, то ли как главную достопримечательность своего жилища, и загадочно улыбается. Самки вертятся вокруг него, досаждая мне своей болтовнёй разной степени глупости – а после хозяин совокупляется с ними, и я не знаю, как защитить слух от этих ужасных звуков. Зарываюсь как можно глубже в белые шуршащие глубины своей клетки, сворачиваюсь в клубок, пытаясь уснуть – но стоны, хлюпанье, скрипы, вздохи настигают меня повсюду. Это поистине невыносимо, дорогой дневник.

Кроме того, каждой самке хозяин называет разный возраст и разное имя, рассказывает о себе разные истории. То ему шестнадцать, и он вчерашний школьник, который не поступил в университет, незаконно торгует дурманящими снадобьями и живёт на деньги родителей; то ему восемнадцать и он утончённый художник; то двадцать – и он циничный и разочарованный странник, торгующий то ли всё теми же снадобьями, то ли своим телом; то двадцать три – и он учитель тех или иных наук. Разные города, разные семейные обстоятельства, разное количество связей; кто же он на самом деле, дорогой дневник? Я не знаю. Меня окружает ложь. И мне решительно неясно, чего он добивается – обмануть как можно больше двуногих женщин? Он ведёт себя так, будто радеет о своей безопасности – но при этом снова и снова приводит домой незнакомок, и ещё и сношает их, пренебрегая какими-либо мерами предосторожности. Даже в лесу не все ежихи были здоровы – странно, что он, с его опытом, не понимает таких вещей.