Записки о смерти

Записки о смерти

Предисловие:

Либо тоннеля не существует, либо меня в него не пустили.

Запись 1-ая (14.09.2001):

После «пробуждения» чувствовал себя глубоко обманутым и разочарованным; ледяной холод костяных рук не обжог плечи, милосердный успокаивающий голос не звал за собой. Она не пришла. Впрочем, никто мне ничем не обязан. Кто вообще сказал, что там со мной будут носиться, как с малым дитём? Я был предоставлен самому себе — это сродни тому, как назвать бродягу, потерявшего дом, свободным. Слово «свобода», вне контекста, звучит возвышенно и гордо, но дай ему рамки — и теряется некая серьёзность, словесная главенственность. Ограничения уверяют, будто человек имеет власть над символом, но это глубокое заблуждение; понятие одного и того же слова можно трактовать по-разному, что и делает некоторые фразы опасными в устах относящегося к ним с пренебрежением...

Запись 2-ая (15.09.2001):

Предположим, рамки сняты, и свобода предстала во всей своей необъятности. Разве категоричность систем жизни и смерти не будет ослаблена и поглощена охватом её значения? Как и всё возвышенное, свобода требует от человека полного, добровольно-принудительного повиновения. То есть, человек априори несвободен; изначально он находится в прямой зависимости от жизни, и никак не наоборот, но хватка её слаба, и вот мы покинули тело-клеть, как снова попадаем в инородную среду, в иную зависимость. Такая картина мира обнажает свободу в перспективе недосягаемой величины. Мне известно некоторое восточное видение школ, решивших достигнуть свободы, прервав бесконечный перегон между жизнью и смертью; они пошли дальше, считая «небытие» достижением абсолютного освобождения, и гармоничное растворение души в мире нашло решение в удивительном столкновении противоположных представлений о загробной жизни. Но я убеждён в пережитом. Мы зависим от слова не столь как от символа, сколь от его значения; если я существую после смерти, то ценность слова «жизнь» и «смерть» существуют и как часть покинутой мной реальности, и как составляющая загробного мира. Мы — рабы слов, а не властители. Свободный от жизни по-прежнему находится в плену — это плен мёртвой среды и существующих понятий, ибо слово познает смерть, когда умрёт последний человек.

Запись 3-ая (16.09.2001):

Я не придерживаюсь атеистических взглядов, но и не позиционирую себя как верующего; сверхъестественное, как правило, ограничивалось мистическими пропажами различных мелких предметов. Признать свою тотальную рассеянность куда страшнее, чем предположить существование духа-воришки. Но вообразить — полдела, а вот поверить — это уже высшая сфера! Я умею воображать, но не умею верить. Поэтому мне не хотелось ограничиваться христианством. Стал тешить себя надеждой увидеть после смерти Мару или Анубиса, встречающих умершего с широко разведёнными руками. Меня строго воспитывали с самого детства, учили молчать в присутствии взрослых. А что сказать им, существам вечности? «Простите, но, кажется, я ошибся раем»? Теперь я вернулся оттуда, откуда, если верить поговорке, никто не возвращается. И что мне сейчас делать, если стало ясно, что дух-воришка — это моя память?

Запись 4-ая (20.09.2001):

Как думаете, чем ближе подходит отпущенный срок, тем сильнее он чувствуется умирающим? Имею в виду, когда человек за месяц (или даже неделю) предрекает собственную смерть. Например, если завтра на мою голову упадёт кирпич, смогу ли я почувствовать грядущую опасность, вовремя её предотвратив? Это бывает непосредственно в момент опасности — включается некая интуитивная программа, говорящая: «обойди». Но... за неделю до этого? Звучит наивно. Позвольте спросить (и не посчитайте вопрос кощунственным): вы когда-нибудь смотрели в глаза людей, которым было вскоре суждено умереть? В них очень четко отражается печать Танатоса. Как часто приходилось слышать от них слова о кульминации? Многие, кого я знал, упоминали этот феномен. Мне подумалось, если смерть от возраста или болезни является естественной, то, когда человек умирает от упавшего с неба кирпича, его гибель является причиной чьего-то вмешательства... Так кто за это должен отвечать?

Запись 5-ая (20.09.2001):

Интересно, а что видели в моих глазах врачи, когда пытались «вернуть» к жизни?

Запись 6-ая (21.09.2001):

Случилось ли это прямо на операционном столе? Помню мелькающие жёлтые огоньки, белые и синие краски, которые смешивались, словно море и морская пена. Цвета, по сути, приятные. И было их, наверное, куда больше. Но всё было так быстро, что пришлось закрыть глаза. А дальше — провал. Не знаю, сколько это длилось. В очередной раз по телу прошёл электрический заряд — дефибрилляция. Кардиомонитор показывает отсутствие пульса. Нескончаемые движения рук, повторяющие одно и то же действие. Заряд за зарядом. Судорожная суета. Глаза врачей мечутся по сторонам в поисках спасительного средства. В поисках эдакой панацеи, капнул — и пациент вылечен... жив! Минимум работы — максимум прибыли. Я всё это вижу, но уже... как бы верно выразиться... со стороны. Они сострадательно переглянутся и, чуть горюя, опустят руки. Дата смерти занесена в базу (я её даже смог разглядеть). Всё и так ясно — я пропал. Скоро сообщат моим родным. Дальше весь этот фарс с погребением. Могильный бизнес — вот и прелести жизни. Прошу, похороните меня в моём дворе — и посадите на могиле дерево...

Запись 7-ая (25.09.2001):

Снова сажусь за записи, пока выдалась свободная минута — воспоминания ещё живы. Иногда память, как форточка, через которую наружу просачиваются бледные застоявшиеся воспоминания. Но чаще её приходиться держать закрытой. Так вот...

В тот момент у меня исполнилась давняя мечта — я увидел себя со стороны. Сколько раз приходилось смотреться в зеркало, но только теперь могу точно сказать, что там всегда был кто-то другой. Я выгляжу именно так, как покоящийся на операционном столе покойник. Невысокое, худощавое тело. Русые волосы и отстранённый взгляд карих глаз. Я не так и страшен. Смерть, — подумал я тогда, — мне только к лицу. И, знаете, прекрасно, что я так решил. Как там говорил Декарт? Я мыслю, следовательно, я существую? Хорошо для начала моего трагического конца. Впрочем, теперь, когда я это вспоминаю, то невольно прихожу к мысли: так ли трагичен был факт моей смерти?

На что это было похоже? Знаете, как будто вернулся в младенчество! Будучи младенцем, я вряд ли осознавал тепло материнской груди или запах её молока. Ощущения были новыми и чистыми, самыми крепкими и нежными. Но сейчас я полностью в их власти — такое родное ощущение тепла и спокойствия! Я чувствую это каждой фиброй души! Это простор, беспрепятственность, независимость от мира, так как я, кажется, и есть мир, обволакивающий каждый сантиметр реальности. Будто я стал одним целым со всем, что поддаётся восприятию человека и сверх того. Стал неотрывной частью чего-то большого, что принято считать жизнью — уютно чувствующая себя шестерёнка в этой запутанной системе смерти. Я и не осознавал, насколько пошло и ограниченно звучит слово «жизнь» в устах человека. Всегда ли после смерти меня бы преследовало это ощущение? То есть, хочу сказать, если это не просто какой-то этап, связывающий начало с концом... или приятный бонус, как мелодия при звонке. Если ответ «да», то я бы даже хотел остаться в таком состоянии как можно дольше...

Запись 8-ая (26.09.2001):

Я — выпавший из машины жизни винтик, в окружении снующих врачей, разглядываю своё тело. И что? Это вся смерть? Мне она представлялась другой. Мне нужна была подсказка, но знаков не было. Что мне делать дальше? Страшна не неизвестность, а ожидание. Я понимаю, у неё столько работы... вдруг она меня попросту не заметила? Кто я такой для неё? Мелкая сошка. Крошка в пустыне. И тут я одинок в своих начинаниях.

Нет... Опять я думаю о ней, как о чём-то материальном. Чёрти что! До чего нужно довести человека, чтобы он не смог ни на йоту усомниться в укоренившихся эталонах? Кем и когда это закладывается? Родителями? Родителями их родителей? Устрашающая градация законов и табу: не трогай руками, не прелюбодействуй, ходи в шапке, верь в Бога. Огради себя от мира незнанием и боязнью идти навстречу. Заройся в земле вместе со своими чувствами. Запрись в бункере вместе со своими мечтами о небе. Уверуй — дай слабину, отказавшись от собственных попыток в надежде, что всё решат за тебя. Искоренить этот сорняк практически невозможно, он прочно засядет в уютном гнезде человеческого сознания и будет время от времени напоминать о себе, как ноющий зуб. Я считаю, что вера подобна зависимости от курения. Разлагает тебя изнутри, уверяя, что всё идёт во благо и успокоение. Не прав? Пусть первый бросит в меня камень. И дело даже не в том, что вера кажется мне слабостью, а в том, что такую силу превратили в показательные выступления. Золото тоже может чернеть. Человек умирает — и что остаётся после него от его веры? Что есть вера без опыта? И мой опыт в том, что я очнулся часами позже.

Часами позже — а мне показалось, что прошёл десяток минут от смерти до моего спасения. Как правило, данное состояние длится три-четыре минуты. И, выходит, что я, действительно, был мёртв. Врачи наперебой говорили, что моя жизнь оборвалась с концами. Случаи выживания редки. Приводили доводы, снимки, какие-то бумаги. А я сидел живёхонький. Ещё мало чего понимая, как и они. Это был редкий случай, при котором можно смело заявить, что людям свойственно ошибаться. Вот он я! Голова болит, и всё расплывается, будто в тумане. Так вот как чувствуют себя вновь ожившие «мертвецы»? Ощущение тепла и спокойствия покинуло меня — ко мне вернулись ложные понятия доброго и злого. Голова набита свинцом от ненужной и смятой в ком информации. Мне снова холодно. Мне снова тесно. Но было что-то ещё...

Я — это снова я. Или я не прекращал быть собой?

Запись 9-ая — она же последняя (27.09.2001):

Прошло уже два года, но только сейчас, когда спала пелена и окрепла мысль, я пишу эти записки. И каждый раз, перечитывая, понимаю, что что-то упустил. Как ухватить ту тонкую нить, если она обретает смысл только в мире по ту сторону? Страшнее то, что придётся столкнуться с этим вновь — попасть за ширму сцены. Снова поймать её, как следует подготовившись, но не имея возможности вернуться назад. Я не верю в повторную удачу — от смерти не убежать даже самой смерти. И хватит на этом...

Послесловие:

Может, в тот раз... мне просто не хватило терпения немного подождать?