Записки одного пациента

Записки одного пациента

Если мы увидим, что войну выигрывает Германия, нам следует помогать России, если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и пусть они как можно больше убивают друг друга, хотя мне не хочется ни при каких условиях видеть Гитлера в победителях.

Гарри С. Трумэн, New York Times, 24.06.1941.

В один из летних вечеров мой старый друг и коллега доктор Густаво Наранхо предложил посидеть за бокалом вина. Наша смена в клинике Вилла дель Флер была закончена, была пятница и жизнь была великолепна. Мы заняли угловой столик на террасе одного милого заведения неподалеку и чудесно проводили время. Мы беседовали об искусстве, грядущем выходе на пенсию Густаво, даже о политике. Но наша беседа поначалу не касалась нашей работы.

Вечер начал меня удивлять, когда Густаво сказал, что хочет доверить мне некую тайну, связанную с клиникой.

– Мне не хочется уносить эту тайну на пенсию. Она родилась в клинике, и я думаю, что она должна остаться в её стенах. А кому я могу довериться, кроме тебя, друг мой?

Тут он, пожалуй, был прав. Густаво был намного старше меня, все его ровесники уже давно вышли на пенсию, а то и отдали Богу души.

– Эта тайна попала ко мне давным-давно, когда я был еще молод и только поступил на работу в клинику. К тому времени у нас был один пациент, в целом обычный старик, судя по всему, немец по происхождению. Явный психопат.

Я внутренне усмехнулся. Густаво устроился на работу в клинику в незапамятные времена в шестидесятых, кажется. Я подумал, не разыгрывает ли меня мой добрый друг Густаво? Его чувство юмора всегда было на высоте, даже для психиатра. Он скажет, что лечил Бормана, который на самом деле бежал и скрывался у нас?

– Старик постоянно пребывал в депрессии, – продолжал Густаво. – Но иногда разражался злобными припадками, крича иступлено по-немецки и яростно жестикулируя, как будто спорил с кем-то или даже обвинял кого-то. Он был абсолютно неконтактен, в клинике не смогли выяснить даже его имени. Позже я наводил справки о нем у старших коллег, но все без толку. Умер старик в семьдесят первом. В его вещах была найдена небольшая рукопись на немецком. Я перевел её сам и теперь хочу, чтобы ты её прочел, а потом мы обсудим эти записи, если ты, конечно, не посмеешься надо мною, легковерным.

С этими словами Густаво протянул мне несколько скрепленных листов машинописного текста.

***

Я не знаю, зачем я пишу эти строки. Ради оправдания? Едва ли это так. Меня осудили победители за преступления против их законов и морали, осудил себя и я сам – за преступления против себя. Но я решил сохранить свою историю, историю борьбы и поражения.

 Я не знаю, какая сила вырвала меня из моего тела и бросила в тело какого-то ослепшего солдата, находящегося в госпитале. Я не знаю, почему это случилось именно со мною, ведь я никогда не был особенным человеком.

Я заснул в своем доме, а очнулся в чужом теле, ослепший, непонимающий происходящего. Зрение вернулось, но я был помещен в психиатрическое отделение. Это оказалось как нельзя кстати, потому что у меня появилось время для адаптации.

Я узнал, что оказался за восемьдесят лет до собственного рождения. Я был шокирован! Я отрицал. Я не верил. Я смирился. Я решил бороться. Я не мог решить иначе.

Я оказался заброшен меня в тело солдата, имя которого ни о чем мне не говорило. Хотя тебе, мой возможный читатель, его имя, конечно, многое скажет. Память, умения, привычки моего сосуда никуда не делись, но всем управляла моя воля. Мне неведома сила, которая отбросила меня в прошлая. Я даже не знал, сила природы это или чья-то  воля.

Я надеялся на свое знание истории, ведь я знал историю в довольно приличном объеме, для нашего общества. В мое время никто не получает достаточного образования. Вся Евразия лежит в руинах, а Африка – в дикости, население прозябает в нищете и невежестве. Все это по причине Второй мировой войны, в которой погибли сотни миллионов человек, было разрушено хозяйство всего континента и не было никаких планов, как восстановить его.

Я не мог допустить повторения всего этого ужаса. Я не мог смотреть, как гибнет моя Родина и вся европейская цивилизация.

Я добился власти, не буду рассказывать как, это было трудное и грязное дело. Мне пришлось плести интриги, заниматься провокациями и демагогией. Уничтожать врагов и бывших соратников. Взывать к самым низменным инстинктам толпы, манипулируя ею и самому попадая под её гипноз.

Я был ограничен в выборе решений. Логика событий безжалостно гнала меня вперед, оставляя лишь минимум свободы для маневра. Я не придумал новую идеологию, но продвигал то, что победило в борьбе за власть в прошлом моего мира.

Я помнил многое из событий войны и из событий, предшествующих войне. Все силы приложил я к подготовке к этому столкновению. Я решил отбросить сантименты и действовать максимально эффективно, исходя из одного лишь принципа целесообразности, потому что прекрасно знал, к чему привела приверженность нормам морали и права. Никакой пощады к врагу, никакой пощады даже к себе. Я должен был победить любой ценой и предотвратить тот ад, что спустился на землю.

***