Засранка

Засранка

— Учителей сейчас вообще ни во что не ставят, — русичка строго зыркнула поверх очков. — Я ведь когда-то такой же молоденькой была, наивно верила в свой авторитет. В девяностых тогда всем несладко жилось, но находились и кто понаглее, изворотливее прочих. Они-то, коммерсанты да бандиты, из грязи повылазили и давай права качать. Помню, учился у меня в классе сын одного такого. Ванечка. Ох, какой же паскудный малец, скажу я вам! Я только первую неделю в школе работала, а он уже успел набедокурить: Катеньке, отличнице нашей, косу ножиком срезал. Под корень. А у девочки коса добротная росла, в запястье толщиной, до самой попы доставала. Ей все завидовали, я и сама о таких волосах могла только мечтать. И вот вызываю я отца того Ванечки на беседу. По-хорошему объяснить хотела, мол, больше внимания надо пацаненку уделять, папаша. А то диким совсем растет. Да и с девочками, ну нельзя же так! И вот является боров такой, золотыми цепями обвешан, а от самого перегаром и потом за километр несет. Колхоз! Я перед ним и так и эдак распинаюсь, как дура последняя, а он в меня пальцем грязным тычет и говорит: ты вообще кто? У меня две точки на рынке, а ты по жизни кто? Училка? Ну так учи и не выделывайся, а с сыном своим я сам разберусь. Так если бы разобрался, а то мне урода этого еще четыре года пришлось терпеть. Сколько я ревела тогда, страшно вспоминать. Понарожают подонков, а нам разгребай. Быдло.

— И то правда. У нас чуть что, сразу школа виновата, — учительница физкультуры громко отхлебнула из кружки и повернулась к молодой коллеге. — Лена, чай остыл уже. Лена!

— Да не трогай ты её, — буркнула русичка, уткнувшись в журнал.

– Дак а чего она? – не унималась физрук, — Подумаешь, фотография! Ну да, жопка голая видна, совсем кусочек. Хорошая жопка. Мне б такую — я бы вообще никогда не унывала!

Женщина громогласно рассмеялась, рассматривая изображение в телефоне.

— Совсем дура? Удали немедленно эту дикость! — процедила русичка.

— Как я ее удалю из интернета-то?

— Откуда я знаю? Не смотри тогда!

— Ладно-ладно, — физрук убрала телефон и окунула очередную печеньку в чай.

Из коридора послышался нарастающий стук каблуков.

— Девочки, минута до звонка, кончай чаевничать, — поторопила завуч с порога учительской. — Давайте, быстренько, ну! Елена Николаевна, вы останьтесь.

Русичка вышла первой, прихватив с собой журнал. Физрук, распихивая печенье по карманам, остановилась в дверях и обернулась.

— Слышишь, Ленка? Я у ребят наших поспрашиваю. Слухи быстро расходятся, а парни трещат не хуже девчонок. Найдем мы твоих уродов, лично им руки поотрываю. Вот тебе зуб!

Когда в учительской остались двое, завуч подошла к сидящей в углу девушке. Лена обхватила руками плечи и не шевелилась. Мир вокруг утратил четкость, его размытые контуры напоминали картинку низкого качества. Всё это иллюстрация, — думала она. — Я листаю альбом своей жизни, но больше ей не принадлежу.

— Елена Николаевна. Лена. Давай поговорим, — донеслось гулкое, будто сквозь невидимое стекло. — Ты как?

Молодая учительница сама удивлялась, почему ещё не расплакалась. Тяжесть в груди мешала дышать, придавила эмоции. Девушка чувствовала — стоит ей откликнуться, вернуть связь с действительностью, и плотина рухнет. Разрыдаться Лена не хотела. Она не готова. Не здесь.

— Я только что говорила с директором. Все на твоей стороне, — завуч продолжала мягким тоном, которого школа не слышала от строгой начальницы больше десяти лет. — Мы обязательно во всем разберемся и накажем виновных. Будь уверена.

— За что? — Лена сама не заметила, как спросила вслух. — За что… Так?

— Это школьники. Они жестоки.. — обычно от цокота острых каблучков завуча шарахались и взрослые, и дети. Но сейчас она ласково гладила голову девушки, прислонив к себе, словно фарфоровую. — Жаль, что тебе пришлось понять это слишком рано, милая, но такая уж наша участь — с этим работать. Ты должна собраться, слышишь? Никогда и никому не показывай свою боль, держи голову высоко. Тогда они забудут. Всё пройдет, но ты соберись.

Лена впитывала заботу, как иссушенный солнцем цветок впитывает живительную влагу. И не верила. Разве можно забыть такой позор?

— Зачем ты вообще пошла в тот туалет? Есть же учительский.

Объяснять не хотелось. Когда припрет так остро, до рези в кишках и дрожащих коленок, будешь рад любому санузлу.

— Мне кажется, я знаю, кто, — тихо сказала Лена.

Завуч наклонилась и заглянула ей в лицо:

— Ну так чего ты молчишь?

— Лиза Агеева из восьмого “А”. Она меня ненавидит.

Рука завуча замерла на мгновение. Женщина прошлась до заваленного документацией шкафа, достала из нижней шуфлядки початую бутыль. Коньяк отправился прямиком в чайную кружку.

— Пей. Пей, тебе говорю!

Лена послушно сделала большой глоток, теряя дыхание от ударившего в нутро жара.

— Давай пока не будем спешить с выводами, деточка, ладно? Ты ведь не видела ее лица?

— Нет.

— Так я и думала. Мы обязательно во всём разберемся, не переживай. А пока иди-ка ты домой. У тебя ведь последний урок на сегодня остался? Я подменю. Отоспись, поплачь, а завтра на трезвую голову решим, как действовать дальше. И помни, что я говорила. Ну давай, иди.

Перед тем, как заставить себя подняться, Лена сделала ещё один большой глоток.

***

Следующим утром Елена Николаевна пришла в школу собранной и готовой ко всему. Выплаканные в подушку глаза, пустая упаковка успокоительного, беззвучные метания по коммунальной комнате: все это осталось во вчерашнем дне. Лишь тяжесть в груди никуда не исчезла, сдавливала легкие беспощадным напоминанием.

Но куда беспощадней оказались смешки, будто плевки летящие со всех сторон. Каждая сочащаяся ядом улыбка ученика, каждый сочувственный взгляд коллеги заставляли учительницу вздрагивать.

Когда разговор заходил о призвании, Лена без заминки отвечала: делиться знаниями. Первый год в школе дался молодой учительнице нелегко: сразу четыре параллели, старшие классы, сложный предмет. Трудности меркли в сравнении с чувством, когда девушке удавалось пролить свет науки в податливые мозги школьников. Лена с маниакальным старанием делала из скучной школьной программы интересный и запоминающийся материал. От каждого зажженного в детских глазах огонька любопытства хотелось хлопать в ладоши.