Зеленая фея

Зеленая фея

Часть I. Амстердам

Чуть больше трёх часов в воздухе и я в Нидерландах. Кто бы мог подумать? За три часа можно не так далеко отъехать от Москвы. А тут другая страна, другой воздух, другие люди и отовсюду звучит универсальный английский и гортанный резкий нидерландский, так похожий на своего прародителя – немецкий.

Оставив позади Схипхол и толпу туристов, я погрузился в такси. Мой багаж – единственный чемодан, я устроил рядом на сидении, не хотелось бы, чтобы ноутбук пострадал в случае чего. Пискнул докучливый телефон, оповещая о том, что он не только нашёл сеть, но и подключился к Wi-Fi, через секунду посыпались сообщения: «Игорь, ты что не в Москве? Какого хрена?!» - голосила моя подруга, назначившая тусовку этим вечером в клубе.

А я устал от столицы, я устал от клубов и от всех этих «золотых» мальчиков и девочек тоже устал. Мажорная жизнь стала давить на меня, как слиток золота на букашку. Утром похмелье, днём разговоры ни о чём, а вечером снова клуб или бар, или прогулка по Москве реке, покатушки на машинах. Они снова будут пить, и я с ними за компанию, они будут опять глотать новые таблетки, нюхать всякую дурь, и я с ними, потому что отказаться нет сил, когда на тебя давит человеческая толпа. Потом снова танцы, неразбериха тел в общем движении, таком тесном, жарком, влажном, потном, что не понимаешь, как с танцпола все выскользнули в спальню.
Там всё продолжается, только память на этом моменте начинает барахлить, мозг отключается, чтобы нейронные цепи не сгорели от такого накала. И утро, как кошмар, с похмельем от всего сразу, и мятой рожей в зеркале. Пытаешься продраться через мешанину людского месива в поисках воды, а они лежат, как трупы тюленей на пляже, взгромоздившись друг на друга. Мерзко…

Очередное оповещение из социальных сетей прервало цепочку воспоминаний: «Красавцев, ты что нас кинул? Твой отец сказал, что ты рванул за границу. Брат, стрёмно так поступать!» - я отключил звук на телефоне. Да, я пришёл к отцу, отмахнувшись кое-как от всей своей компании «друзей», и потребовал меня отправить куда-нибудь подальше от этого ада. Туда, где меня не найдёт знакомое стадо.

Мой отец – идеал дипломата, с самого детства он умело договаривался со мной, научив ценить то, что мне даёт. Если он покупал мне дорогой телефон, то я должен был что-то полезное сделать, если я начинал капризничать или пытался увильнуть, то он штрафовал меня, накладывая вето на использование каких-то благ, урезал мне карманные деньги или заставлял меня час к ряду стоя читать вслух классиков на английском. Благодаря его воспитанию я увлёкся искусством, начал писать, взял в руки кисти и краски.

Папа рассказывал, что никогда не хотел, чтобы его сын был бизнесменом, юристом или военным, потому что такие люди черствеют, он хотел, чтобы я выбрал жизнь, а не жизнь меня. В качестве примера он рассказал однажды, как хотел быть музыкантом всё детство, но мать и отец этого не понимали и лепили из него воротилу. Если мать пыталась делать это мягко, то отец угрожал и однажды исполнил свою угрозу.

Узнав, что сын сбегает по вечерам в музыкальный класс и упражняется на фортепиано мой дед, что бы его черти драли в аду, сломал отцу по пальцу на каждой руке. Пальцы утратили подвижность, мечта стать музыкантом была похоронена, а папа смирился с неизбежностью. Он говорит, что вместе с костями тогда сломался он сам.

Дед умер через три года после этого, оставив весь свой средний бизнес матери и единственному сыну. Отец смог стать миллионером довольно быстро, сейчас его капиталы не считают в рублях, только в евро, моя мать из-за этого и вышла за него. Ну ещё бы, зачем двадцатидвухлетней девушке выскакивать за тридцатипятилетнего бизнесмена?
Папа хотел от юной и красивой женщины ребёнка, она хотела сладкой жизни и на этом родители сошлись. С младенчества меня воспитывала гвардия нянек и гувернанток, а мама отправилась в реабилитационный отпуск. Позже стала получать жалование, как женщина, имитирующая заботу. А ведь она и правда стала мне неплохой подругой, только не относилась ко мне, как к сыну, больше, как к братику. Это мне очень помогло в опасном пубертатном возрасте.

Можно сказать, что до своих двадцати трех я дожил в раю, в строгом, но очень комфортном Раю, и теперь он мне наскучил. Друзья мешают заниматься творчеством. Впереди ещё год учебы, а я только и делаю, что влипаю во всякие глупые ситуации, потому что не могу сказать «Нет». Всё это я вывалил на родителя, пытаясь объяснить свое желание уехать.

Без лишних вопросов папа забронировал номер в «Бретер Хаус», дал мне кредитку, но поставил условие: я без результатов творчества не возвращаюсь из путешествия. Я ему это клятвенно пообещал.

Через три часа я был в аэропорту, а еще через три – в такси, которое везёт меня к одному из самых лучший отелей в всём Амстердаме. Отец сказал, что кроме меня постояльцев у хозяйки нет, так что покой обеспечен. Я очень на это надеялся.
Расплатившись с улыбчивым водителем, я подхватил свой чемодан и направился прямо к дверям. Хозяйка встретила радушно, номер с окнами в сад был давно готов, соседи уехали часа два назад и тишина окутывала старинный дом. Говорят, время для местного интерьера не сдвинулось ни на день с тысяча восьмисотого года. Я это услышал в песне старинных половиц под ногами, увидел в приглушённым свете, льющемся сквозь антикварные портьеры. Даже завитушки серебряных вилок тускло отсвечивая в электрическом свете, казалось, хотели что-то мне поведать. В душу приходил покой.

Расположившись в номере, я поужинал, вымылся и растянулся на кровати. После перелёта клонило в сон. Лёжа на мягком матрасе, я листал ленту. По большей части изображения были похожи одно на другое, менялись только декорации на фоне. Разные клубы, но мы все пьяные в сопли, висим друг на друге, как марионетки, потерявшие кукловода. Среди «модных» причёсок можно было легко различить мою каштановую кучерявую шевелюру.

Я всегда любил свои волосы, хоть они и вились непослушными барашками. Но, по совету отца, решил подстричься. Я рассеянно дотронулся до коротких висков и художественного беспорядка на макушке и улыбнулся. Из непослушной кудрявой копны мой мастер сотворил настоящее произведение искусства.

На всех фото, где мы стояли небольшими кучками или парами, можно было увидеть шоу вампиров – красные глаза и широкие зрачки кричали в объектив о том, что нам не стоит больше наливать. Один снимок был на редкость удачным: фотограф поймал нас в начале вечеринки и старательно убрал эффект красных глаз, потому у моей подруги, Кристины, они были карими, а у меня – зелёными, как распорядилась природа.

В ленте больше ничего, в личке уже больше сотни сообщений ото всех под ряд. Я отписался только отцу о том, что доехал и хочу отдохнуть, рассказал о погоде, условиях и пожелал доброй ночи. Маме он сам всё расскажет, когда она вернется с Гоа. Наручные часы показывали десять вечера по Москве. Я с раздражением покосился на свои бледные пальцы, кожа не загорала вообще, а вот сгорала легко, хорошо хоть веснушками природа не обсыпала. Наследие отца, наверняка, было тому виной.

Я уже догнал его в росте, хотя в детстве он казался мне великаном и был выше всех взрослых, которых я видел в доме. Телосложение мне досталось от матери – стройное, хорошо хоть по-мужски жилистое, я не жаловался, а загонял себя на тренажёры. Но, сколько бы усилий не прилагал – красивого рельефа из рекламы не добился. Тренер обозвал меня эктоморфом, сказал, что масса мне не нужна, и посоветовал рацион, богатый белками и протеинами. Я старался придерживаться некоторое время, но моя первая девушка сказала, что я прекрасен такой, какой есть, сравнила меня с античным богом, и я бросил все заморочки и погоню за стандартом тела.

Воспоминания о первой страсти утаскивали меня в глубины сна, казалось, что я наяву слышу её слова о том, как она любит мои резкие скулы и полные губы, как ей нравится моя родинка на подбородке. Я уснул, забывая о том, что через три месяца она меня бросила и ушла к какому-то спортсмену.