Земляничный

В тот момент, когда Гугенхаллен открыл дверь своего дома, на него с той стороны неожиданно взглянули два растерянных глаза.

- Кто ты? И что делаешь в моем доме? – несколько удивленно поинтересовался он.

- Шуберунда, - ответило существо. Его дыхание чуть не снесло новенький, вскрытый лаком цилиндр Гугенхаллена.

- Вот как, - хозяин вошел в свою прихожую, спокойно снял и повесил на вешалку пальто, трость-зонт отправилась в специальную подставку, а цилиндр – на предназначенный для этого почетный крючок, невероятно гордый оказанной честью. – Однако же я помню представителей твоего народа как махоньких, с мою ладонь, теплых пушистых существ. А ты вон, едва умещаешься в моей гостиной, половине кухни и большей части прихожей.

- Меньшей, - стыдливо поправила шуберунда и попыталась попятиться назад. Из недр комнаты раздался предсмертный хруст раздавленной вазы.

- Большей, - уверенно, но совершенно беззлобно поправил ее Гугенхаллен. Хотя, признаться, вазы все же было жаль.

- Я теплая и пушистая, - совсем уж поникла шуберунда, но тут хозяину дома пришлось с ней согласиться. Пусть и частично.

- Но не маленькая. Так что же произошло, уважаемая шуберунда?

- Я потеряла свои очки, - ответила она и шмыгнула носом. Хотя всем в этом мире известно, что у шуберунд нет носа. – И сослепу вступила в пятно от бараньего жира в вашем камине. А у меня на него аллергииииияяя…

Гугенхаллен поцыкал языком. Ситуация складывалась серьезная. Нужно было немедля что-нибудь предпринять, пока мягкий и теплый, но от этого не менее разрушительный зад неожиданной гостьи не добрался до семейной фотографии и статуэтки Бушрамбы, приносящего удачу в этот дом.

Мягко, без резких движений, Гугенхаллен наклонился и взял с полочки тапочки для гостей. А вместе с ним и салфетку, которой обычно вытирал руки, если выходило случайно их запачкать ваксой после чистки туфель.

- Мадам, прошу вашу ножку, - галантно произнес он.

Шуберунда шмыгнула. Сначала расстроено, а потом уже даже кокетливо. Приподнялась, так, что звякнула люстра от прикосновения пушистой спины. И вытянула вперед тоненькую, худюсенькую лапку с очаровательными пухлыми пальчиками, увенчанными острыми черными коготками.

Стараясь действовать как можно нежнее, Гугенхаллен стер с лапки и вправду обнаруженный бараний жир, все еще аппетитно пахнущий, не смотря на то, что с момента его пролива, наверняка, прошло уже больше двенадцати часов. И аккуратно водрузил тапочку, оказавшуюся чуть больше размером, чем того требовалось.

Шуберунда выглядела счастливой.

- Идеально подошла, - слегка слукавила она. – Это значит, что теперь вы на мне женитесь?

- Боюсь, это совершенно невозможно, - все еще галантно ответил Гугенхаллен. – Если бы я женился только из-за того, что моей гостье подошли тапочки, после нашей свадьбы у порога этого дома тот час же выстроились недовольные и незамужние жительницы этого города, многие из которых имели честь обувать эти тапки и чувствовать себя в них комфортно. Хотели бы иметь с ними дело?

Шуберунда от страха съежилась так, что, казалось, стала заметно меньше в размерах. И хотя в целом этот факт можно было бы считать положительным, для комнат, конечно, однако такой жестокой цены за собственное благополучие Гугенхаллен определенно не приемлил.

- И что нам теперь делать? – потерянно переспросила шуберунда.

Гугенхаллен тяжело вздохнул.

- Боюсь, нам придется прибегнуть к очень крайним мерам. Да-да, иного выхода нет. Буду отпаивать тебя чаем с земляничным вареньем, пока не придешь в норму.

Все-таки, Гугенхаллен был настолько же строг, насколько и справедлив.