Зеркало еретиков

Пролог

Дождь лил, как из ведра. Сплошная непроходимая завеса воды, за которой спрятался маленький грязный город. Тяжёлые капли выбивали дробь по карнизам, мешая спать уставшим людям, а грозные раскаты грома заставляли дребезжать стёкла в рассохшихся рамах. Проезжали редкие машины, невольно сбавлявшие ход на лужах, превратившихся в реки, а немногие несчастные пешеходы, наплевав на грязь, спешно прыгали по островкам асфальта домой. Забившись под лавку, тоскливо взирала вокруг промокшая собака. Бредущая мимо кошка не вызвала у неё никакого интереса, даже, когда нагло пристроилась рядом. Прибитые дождём к земле цветы теряли свою красоту, утопая в глине, а выкрашенные голубой краской лебеди из покрышек сейчас понурили свои головы ещё ниже.

— И погода херня. Под стать настроению.

— Ты мне, Аркадь Иваныч, не накуривал бы тут. Вон, топай на улицу!

— Смеёшься что ли, дядь Вань? Утопить решил меня?

— А раз не нравится, так и не кури! Вон я, лет тридцать уже не курю. И ты погляди какой! Мне вот осенью семьдесят восемь будет, а я всё бегаю, да на своих двоих. А вы, молодые, жопы-то свои еле по ступенькам тащите!

— Не куришь, так бухаешь, дядь Вань. Вот ты, как на керосине, и прёшь.

— Иди ты, больно умный. Как дам тебе щас! Не от хорошей жизни запил, всего себя этой стране отдал. На войне с первых дней. В танке горел, мать его! Контузили, ухо-то левое так и не слышит ни хера. Вон они, медали-то, лежат. Да только кому они нужны теперь? Всё просрали. Страну все вместе поднимали, кто в полях, кто на заводах. Я-то сам заводской, пятьдесят лет на станке простоял! А теперь на хуй никто никому не нужен. Знать друг друга никто не желает, все по своим углам разбежались, а кого вообще теперь не найдёшь. Пошли все, бизьнесмены, деньги зарабатывать. Да только ты скажи мне, Аркадь Иваныч, на хера эти деньги? Задницу только вытирать ими. Нет же ни хрена вокруг! Ты погляди, какой город был. Зелёный, красивый, чистенький. А сейчас что? Завод закрыли, все поуехали, зарплаты не платят. Тьфу!

— Блять, дядь Вань, иди ты со своим заводом, и так тошно. Лучше чайку ещё плесни.

Двое мужчин сидели в маленькой душной сторожке на территории больницы, половина корпусов которой сейчас была заброшена, окна заколочены, а в бывших палатах гулял ветер и текла крыша. Аркадий Иванович, молодой акушер-гинеколог, сидел на продавленной кровати старика, местного сторожа Ивана Петровича, которого все просто и по-отечески звали дядей Ваней. Он докуривал уже не первую сигарету, покрасневшие от дыма глаза начинали слезиться, но за ней всё равно последовала новая. Чиркнув спичкой, врач тяжело вдохнул едкий дым. Дядя Ваня, недовольно пробурчав что-то, только молча налил горячий чай в щербатую кружку и сел рядом.

— Ну ладно тебе, Аркадь Иваныч, что-то ты совсем раскис. Не твоя это вина, все всё видели. Не жилец она была.

— Да знаю я. Только всё равно погано как-то. И главное, понять не могу, почему? Ну что случилось? Просто в один день привезли привидение. А ведь какая бодрая была, здоровая. Чертовщина какая-то.

— Не поминай чертей! Господи, помилуй. — Старик отчаянно начал креститься, словно бы молясь за них двоих.

— Привязался я к ней, дядь Вань. И не идёт теперь никак из головы. На всё готов был, только бы спасти. И не смог.

— Привязался, кхе, как же. Влюбился ты, дурак. Как увидал её, так сразу. Только вокруг всё ходил, ходил. А потом уж и ни к чему было к беременной девке лезть. Только теперь уже ничего не поделаешь. Она там, а ты — здесь. Ты живой, Аркадь Иваныч, что ты изводишь себя? Хорошая была, жалко. И мне ведь жалко! Она, бывало, придёт сюда, покушать несёт мне. И как сядем с ней тут, чаю попьём. Вот как с тобой сейчас. Добрая была. Пожила мало, но значит столько ей и отведено. А нам по-другому жить велено. Он там всё видит, Господь-то наш. Ты знаешь, Аркадь Иваныч, я за свою жизнь стольких схоронил, что и считать не хочу. Всех, с кем на войну шёл, родителей своих, жену с сыном. Один остался. Вот вас теперь сторожу. Эх.

— Ладно, дядь Вань, спасибо тебе, пойду я, посплю. Не могу больше сидеть, вторые сутки на работе.

— Это ты правильно сказал, иди давай, иди. Господи, помилуй тебя.

Резко распахнулась дверь, впустив в тёплую сторожку поток свежего воздуха, пропитанного влагой. Аркадий Иванович спешно зашагал к горевшему огнями корпусу, а дядя Ваня продолжил стоять в дверях, провожая его сочувствующим взглядом. Он-то точно знал, что если любовь настоящая, то жить дальше, как прежде, молодой врач уже не сможет. Похоронив в шестьдесят седьмом году жену и сына, разбившихся на машине, Иван Петрович так и не женился вновь.

Старик стоял долго, словно что-то предчувствуя. Чувство было чужое и неприятное, липкое, вязкое, оседавшее в самом сердце. Он никак не мог понять, что это, и уже собирался уходить, как вдруг заметил кого-то в темноте среди деревьев. Времена были странные и неспокойные, поэтому дядя Ваня протянул руку за дверь, где у него была припрятана монтировка. И только вооружившись ей он, крехтя, заспешил во тьму. Зная, что хулиганов может быть много, старик спрятался за деревьями, рассчитывая застать нарушителей врасплох. Он привык гонять подростков, ищущих приключений, наркоманов, ищущих закладки, бродячих собак, ищущих еду. Но её он встретить не ожидал.

Укрытая ветвями деревьев и зарослями давно не стриженных кустов, перед ним стояла высокая женщина. На вид ей было не больше сорока, хотя собранные в тугой пучок волосы и были абсолютно седыми. Фигуру скрывал тёмный дорожный плащ, чёрные глаза незнакомки опасливо озирались по сторонам, как если бы она была воровкой, несколько прядей выбились из строгой причёски и налипли на мокрое лицо. Женщина что-то старательно закидывала ветками, лишь подкрепляя подозрения старика, как вдруг вся обратилась во внимание, словно кошка. А в следующую секунду чёрные тени начали сползаться к ней со всех сторон, окутывать туманом, пока незнакомка не исчезла вовсе.