Жара в Архангельске

Глава 9

Погружённая в сумерки общажная каморка с низким потолком, казалось, затихла до самого утра. В надтреснутом окне погас свет висячей электрической лампочки, и вместе с ним исчезло и подобие человечески налаженного быта и уюта, вмиг превратившись в зловещую чёрную дыру. И на фоне этой чёрной дыры-окна ещё резче обозначилась в сером сумраке похабная надпись на стене общаги.  

Внутри комнаты лежали в одной постели Салтыков и Олива, отвернувшись друг от друга в разные стороны. Она дремала, лёжа вплотную к стене; он же лежал с открытыми глазами, как будто напряжённо чего-то выжидая.  

Слабенькое, но настырное гудение одинокого комара прорезало вязкую тишину каморки. Немного погодя над ухом загудел ещё один комар.  

— Чёрт… Комары суки летают… — Салтыков перевернулся на спину, — Олива, ты спишь или нет?  

— Надо было раптор привезти с собой, а я забыла, — пробормотала Олива в подушку.  

— Ч-чёрт… Кусаются, падлы...  

— Окно закрой.  

Салтыков дотянулся до фрамуги и, захлопнув её, лёг опять.  

— Чё-то я вспомнила, как в деревне у нас комары в избе летали, — произнесла Олива, — Вот это были настоящие комары! Такие полчища, что хлопнешь, бывало, в ладоши — десятерых убьёшь… И травить их было нечем: ни тебе рапторов, ни дихлофосов… Медвежий край...  

— Бедная Оливка, — посочувствовал Салтыков, — Как же ты там выдерживала?  

— А что делать...  

Оливе при воспоминании о своей жизни вдруг отчего-то так стало жаль себя, что хоть плачь. Салтыков лежал рядом с ней, облокотившись на подушку, сочувственно слушал. И её понесло: она начала рассказывать ему о своём детстве, проведённом в деревне у злой тётки, которая заставляла её каждое утро есть невкусную геркулесовую кашу и кислый творог, а по вечерам загоняла её в постель в десять часов; про родителей, которые за малейшую провинность наказывали её ремнём...  

— … Мне было тогда лет шесть, не больше, — рассказывала Олива, — И вот, как-то раз полезла я в сундучок за катушками — кукле платье шить. И забыла я про этот сундучок-то, остался он у меня открытый стоять на полу… А собака нашла, и все катушки с нитками изгрызла… А катушки дефицит тогда был – нигде не достанешь. Мать пришла, как увидела, и начала меня бить ремнём. Как она меня била! Несколько часов подряд дубасила — отдохнёт, и снова начнёт… У меня потом вся спина в синих рубцах была...  

— Бедненькая моя, бедненькая… — Салтыков нежно гладил её по переносице, — Бедненькая маленькая Оливка...  

— Да и вообще, в жизни у меня мало было радостей, — продолжала она, лёжа с закрытыми глазами, — Росла как трава, ни любви, ни ласки не видела… И парни никогда меня не любили...  

— Ну и дураки, — сказал Салтыков, — Ничего они не понимают! Да будь я на их месте, я бы молился на такую девушку! На руках бы носил...  

Почувствовав, что разговор идёт не в том направлении, Олива поспешила сменить тему.  

— Не преувеличивай, — засмеялась она, — А вообще, конечно, не сказала бы я, что жизнь моя неинтересна. Всё-таки, есть что вспомнить… Помню, было мне лет шестнадцать, и я тогда первый раз в Питер прие...  

Внезапный страстный поцелуй вдруг оборвал её речь на полуслове. От неожиданности Олива отпрянула к стене.  

— Ты что?!  

— Прости, я не могу держать себя в руках, когда ты рядом...  

— Нет, нет, что ты… Не надо! Зачем?.. — Олива забилась в угол кровати, натягивая до носа одеяло. В сумерках белой ночи Салтыков видел только её глаза, широко раскрытые и блестящие от испуга.  

— Я хочу тебя!..  

— Нет, подожди… Я… я ничего не понимаю...  

— Не бойся меня, расслабься… Я не сделаю тебе ничего плохого...  

— Нет, нет!!! — Олива вырвалась из его объятий и, спрыгнув с кровати, как была в одной пижаме, побежала к двери.  

Салтыков как тигр перепрыгнул через всю комнату и встал в дверях, не выпуская свою жертву. Он подбирался к ней как хищник на мягких лапах, осторожно, стараясь не спугнуть. Олива же растерянно стояла, распахнув от ужаса глаза, словно пойманный зайчик, и не знала, что делать. Она была потрясена.  

— Олива, я… я ждал тебя… я не могу больше, Олива! Ты сводишь меня с ума...  

— Перестань, а то я уйду! — жёстко сказала она, — Ты за этим меня в Питер позвал? Да?  

— Олива! Поверь мне...  

— Остынь, — Олива изо всех сил старалась быть спокойною, — Ляг на место и успокойся.  

— Не могу… Ты возбудила меня.  

— Нет, ты ложись, ложись, — терпеливо, но твёрдо уговаривала она.  

Он покорно лёг. Она устало опустилась на кровать.  

— Андрей, ты должен выслушать меня, — сказала Олива и осеклась — никогда ещё ей не приходилось называть Салтыкова по имени, и это невольно резануло ей уши, — Я всегда считала тебя своим лучшим другом, и любила тебя как брата, но теперь… я, честно говоря, просто в шоке… от такого твоего… порыва...  

— Но я не могу относиться к тебе как к другу! Ты с ума меня свела...  

— Я прошу тебя, — сухо перебила его Олива, — Во имя нашей дружбы отставить эти разговоры. Иначе наша сегодняшняя встреча окажется для нас с тобой последней.  

Но Салтыков уже ничего не соображал. Он снова вскочил и настиг её у двери.  

— Я тебе клянусь… Я тебе клянусь!!!  

— Нет! Ты с ума сошёл?! Оставь меня, ос...  

Слабые её попытки вырваться успехом не увенчались. Салтыков навалился на неё, зажал ей рот страстным поцелуем. Олива больше не сопротивлялась — Салтыков ведь, по сути, не был ей противен, он нравился ей. От него приятно и возбуждающе пахло чуть-чуть мужским дезодорантом, чуть-чуть одеколоном «Хуго Босс» и чуть-чуть сигаретами «Винстон», образуя в своей смеси такой приятный и желанный для каждой женщины запах мужчины. Олива против воли обхватила руками его крепкий торс, движением головы откинула со лба волосы и как-то сразу обмякла в его руках.