Жемчужница

Слёзы русалки

Испокон веков кузнецы селились на окраинах деревень, и Ни­колай не был исключением. Кузнеца уважали за добрую работу, но без дела предпочитали к нему не соваться. Известно, что люди делятся на две группы: одни боятся неизвестности, другие, напротив — реаль­ности. А если уж и то, и другое сходится в одном человеке, то это и вовсе страх неодолимый. Кто ж его знает, не заключает ли он дого­воров на свою работу с темными силами? Заслышав такие разговоры о себе, силач в ответ только смеялся да ручищей своей пудовой махал: «Шут с вами, думайте, как знаете!»

Одна Маришка страху не ведала. Повадилась она что ни день в кузню с узелочком ходить. А обратно бежит такая счастливая — разве что только не поет от радости! Засудачили тут люди, что, мол, не сегодня-завтра свадьба у кузнеца.

Слухи на деревне, что ветер — разносятся быстро. Дошли они и до старейшины. Подумал тот и рассудил так: не бывать той свадьбе! «Николай — жених на деревне видный, парень работящий, семью и копейкой не обделит, и защитить в нужде сможет. То, что с бесом як­шается, так это ничего, работа у него такая, да и неизвестно, правда ли. А даже если и так, то людям от того ничего дурного по сей день не было, значит, держит он беса в узде и при нужде вызвать может. Разве плохо, если за нас при каком нападении вражьем такая сила, пусть и злая, будет? Выдам­ка я лучше за него свою дочь — Аннушку. Ну чем не невеста? Лицом миловидна, по характеру скромна да тиха и хо­зяюшка отменная. А Маришке — той я другого супруга сыщу».

Решив так, старик долго ходил к Николе — уговаривал. Кузнец отмалчивался, но, в конце концов, согласился. Что же до Анны, то кто ж ее спрашивал? Против отцовского слова не пойдешь, к тому же, Николай оказался интересным человеком — молчаливый, задумчи­вый, загадочный... Бывает, застынет посреди своей кузницы у огня, смотрит на него, думает о чем­то, а язычки пламени так и пляшут, отражаясь в глазах. Стоит Аннушка за его плечом и не дышит как за­вороженная, наглядеться не может. «Это ж надо, чудо какое, словно божество, аж ноги подкашиваются!» В общем, как говорится, стерпе­лось­-слюбилось.

И все бы ничего, да вот только после расстроенной свадьбы Ма­ришка на других женихов и смотреть не пожелала. В тот же день, как узнала, пошла на деревенский пруд, расчесала волосы деревянным гребешком, перебросила его через левое плечо и утопилась. С тех пор стали поговаривать, что является людям на том проклятом пруду во­дяница. Маришку в духе утопленницы, конечно же, никто до поры до времени не признал, пока не прибежал на двор к Николаю некий блажной и не стал вопить, что русалка велела ему позвать к пруду кузнеца. Подивился Никола, фыркнул в усы, но из любопытства ре­шил угодить юродивому — пошел с ним.

Явилась кузнецу Маришка духом бесплотным, словно из тумана утреннего соткана, бледна, как снег, грустна, а так от обычной де­вушки и не отличишь. Разве что глаза, когда смотрела на него, злые были. Уселась она рядышком на бережок и говорит:

— Здравствуй, Никола! С вестью я к тебе, — притом улыбается так грустно, что аж сердце щемит, — дочка у тебя будет — русалочка.

— Шутишь ты все, Мариша! — отвечает ей кузнец.

— Не шучу, сам увидишь. А не веришь, спроси жены, не нахо­дила ли она гребень, резьбой ажурной изукрашенный. Тот гребень мой, заговоренный. И коли скажет тебе она, что косу им расчесала хоть раз, попомни мое слово, кузнец, родится у тебя русалка!

Воротился Никола домой смурнее тучи, позвал жену. Аннушка и рассказала ему, как вскоре после их свадьбы гуляла у пруда и гре­бешок резной нашла, теперь каждое утро им косу свою расчесывает. Озверел тут кузнец, всю горницу перевернул вверх дном, тьму утвари покрушил, покуда злополучную вещицу не нашел и в горне своем не сжег.

Бедная жена его на сносях была и тогда так перепугалась, что в ту же ночь разрешилась девочкой. Сколько ни рассматривал Николай новорожденную, да только ничего не высмотрел — девочка как де­вочка, ручки, ножки — все при ней.

Долго ли, коротко ли, дочка подрастала. Но вот диво: личиком­-то Настенька уродилась не в мать, а в Маришку-­утопленницу! Попом­нилось Николаю и русалочье пророчество, когда в положенный срок девочка так и не научилась ходить сама. Если кто­нибудь держал ма­лышку за ручку, то она с трудом делала несколько неловких шагов, но быстро уставала и начинала плакать. Сама же, без помощи, поддерж­ ки или опоры, она и секунды не могла устоять на ногах.

~~~
Время властно над всеми, но неподвластно никому. Даже боги не в силах преградить ему путь в завтрашний день.

Как и каждый человек, идя об руку со временем, с годами под­росла и наша девица, прозванная людьми русалочкой. Каким только знахаркам и ведуньям за все эти годы ни показывали родители свою девочку, а результат все один — ничего не помогает.

Вот в один прекрасный день надоело Настеньке у окошка без дела просиживать, она и давай уговаривать отца, чтобы станок ей ткацкий смастерил или прялку:

— Хватит мне нахлебницей быть! Я и сама трудиться могу.

Николай возражал сначала, да не смог любимой дочке отказать. И стала Настасья прясть, ткать да песни напевать. Бывало, ночи на­пролет просидит она за прялкой, и только поутру найдут родители девушку уснувшей за работой.

Отец в дочери души не чаял. Летом каждое утро, покуда солнце еще не успело прокалить воздух, возил он ее в лес или в поле собирать свежие травы для покраски ткани: серпуху для зеленого цвета, под­маренник для красного, кора крушины делала ткань темно-­корич­невой, а кипучая смесь дерябовой настойки с настойкой ржаного ква­са — желтой.

Цветной лен Настасья отдавала матери, и Аннушка продавала его отрезами на платья да сарафаны. К каждому наряду девушка ткала пояс — одола ÿштö*. Из белого же шила рубашки, ош тувыр, вы­шивала туром** воротничок­стойку, грудной разрез, рукава и нижний край. К такой рубахе ткала пояс­ушто со звездами, ромбами или узором молний. Порою бралась рукодельница и за праздничные пояса из тонкой шерсти — гаруса.