Жена инженера

Жена инженера

— Брэдбери говорил, все люди — механизмы радости.

— Из какого века?

— Двадцатый.

— Снова был в будущем? А если бы в пустоту?!

— В будущем нет пустот, Анна. Пустоты — только под мостами… 

— Когда назначили испытания?

— Послезавтра. Давай спать...

Анна тушит лампу, сбрасывает платье и ложится рядом. В свете уличных масляных фонарей вспыхивает и гаснет серебристая кисть халата. 

***

Когда он просыпается, к стенам липнут сумерки. В последние недели стройки спать приходилось два-три часа, и теперь, когда мост готов, Альберт спит по двенадцать, шестнадцать, восемнадцать часов — целыми сутками. Анна не уходит: сидит рядом, вяжет при свете стеклянной, привезённой из Петербурга лампы, и пишет письма матери и кузинам. В пять вечера отлучается в хлебную лавку — и Альберт просыпается от густого хлебного аромата. Он любит ржаные поджаристые булки с мелкими зёрнами, она — горячие багеты с цукатами и изюмом; но в средневековом Париже таких не пекут, и она лакомится простыми лепёшками, посыпанными маком. Иногда печёт хлеб сама — но в последнее время забросила домашнее хозяйство, и горшки и миски неровной башней нависают над облупленной печью. Мелкий паук с красной спинкой уже обвесил их прозрачной блестящей нитью. 

Если прищуриться паутина напоминает часовую башню Вестминстерского дворца. Анна усмехается совпадению: Огастес Пьюджин всегда был архитектурным кумиром Альберта.

— Познакомься с ним, — не раз предлагала она мужу. — Не обязательно говорить, что ты из будущего. 

— Потом. Потом, — отмахивался Альберт, целовал её и возвращался к своим чертежам. 

***

— Я достала для тебя кое-что, — говорит Анна, явившись с последним ударом полуночи. Снимает шляпку, скользит взглядом по панели кабины, машинально отмечая жёлтый огонёк — вечером снова забыли обнулить. С силой дёргает бордовый рычаг, смотрит, как минуты юркой ящеркой убегают в прошлое, и улыбается мужу: — Чудодейственная вещица. Секрет японских военных.

Альберт, не отрываясь от бумаг, взмахивает рукой, разбрызгивая с автоматического пера капли чернил.

— Психостимулятор, — продолжает Анна. — Ты слишком много работаешь, мало спишь. Нужно взбодриться. 

Альберт поднимается, покачиваясь; скрипят суставы. Молча берёт из её рук флакончик и кидает вон в раскрытую форточку. В ту пору из окон уже несётся весна, и ливни сирени занавешивают кабинет лучше всяких штор.    

— Зачем, Аннет? Не нужно. Что мне теперь нужно — так это ясный ум и терпенье, терпенье… Как стальной трос — вот такое! 

Он обхватывает осиную талию Анны; она тихо смеётся: ей не хочется раздражать мужа громким звуком. 

***

Угол в кабинете отгорожен плотной портьерой. Испытания послезавтра, и тянуть больше нельзя — Анна входит туда, словно в Каменный театр на Театральной площади — с трепетом, прибрав волосы, оправив платье. Только пахнет внутри не театром, а мастерской: олифой, маслом, опилками и разогретым железом. 

Нижней скруглённой площадкой кабина врастает в пол, а куполом упирается в потолок — в некрашеные доски с пригоршнями мха вместо шпаклёвки. Стекла поблёскивают в темноте; в глубине мелькают быстрые голубые искры.

Анна кладёт руку на резиновую рукоятку, нажимает — и дверца плавно отходит в сторону. Кабина вибрирует — на этой неделе Альберт перегрузил её путешествиями. В среду он за один день побывал на солеваренном заводе восемнадцатого века, а после — в Египте эпохи Гиксосов: пытался усовершенствовать градирни по принципу полого деревянного колеса. Разлёт во времени был — почти четыре тысячи лет, кабина трещала и лязгала, и Анна всю ночь просидела рядом со свечой, кисточкой и плошкой масла: смазывала сочленения и протирала влажной салфеткой стёкла, кнопки и рычажки; как лоб у больного ребёнка. 

И радовалась тому, что Альберту всё ещё не удалось проложить путь в будущее. Только спонтанные вспышки, только рискованные вылазки вникуда, в пустоту.

“В будущем нет пустот, Анна”.

Она вздрагивает — до того явственно звенит в ушах голос мужа.

Сегодня кабина сдержанна: вибрация успокаивается от лёгкого касания, скрип мгновенно сходит на нет. “Чувствует”, — думает Анна, заходя внутрь. Тепло от прежнего перемещения ещё не улеглось, по углам забилась цементная пыль, а в щёлке между панелей застряла соломинка луговой овсянницы. Анна переламывает её, трёт в пальцах: сочится свежий, весенний запах, солнечный и спокойный.