Жена Потифара

Жена Потифара

Как же хочется пить! Рук я давно не чувствовал. Получив положенное количество плетей, я висел на крюке для разделки туш в темном сарае. Я боялся, что меня хотят уморить голодом и жаждой. В голове метались бестолковые мысли. «Этого не может быть, я слишком ценный раб! Господин дорого заплатил за меня, потому что у меня светлая кожа и красивое лицо. Я сумел стать незаменимым в хозяйстве, хозяин заплатил за мое обучение у египетского писца». Как же хочется пить! Я бы отдал свою правую ногу за прохладную воду из колодца. Да что там, за теплую воду из лужи около коровника.

Ты невезучий человек, Иосиф, смирись и терпи. Ты не виноват в своем невезении, как не виноват опоздавший гонец. Какое дело у гонца – бежать по эстафете, передать жезл гонца и футляр с посланием на длинном шнурке другому и вкушать заслуженный отдых. Но горе, если один из них подвернет ногу и захромает! Тогда вся эстафета собьется с выверенного ритма, а платить придется последнему. Напрасно он будет простираться в пыли перед шатром военачальника или палатами чиновника. Разгневанный полководец прикажет отрубить голову несчастному, ибо сам отвечает перед царем и на ком же сорвать ему свой гнев, как не на безответном гонце? Так случилось и со мной. Я не был похож на отца и старших братьев. Они были типичными крестьянами, коренастыми и смуглыми. Их широкие плечи и руки, похожие на вилы, разительно отличались от моих, вернее наоборот, я словно был сорокой среди уток. Я светлокожий и тонкокостный с покатыми плечами, длинными пальцами и узкими ступнями. Отец звал меня ублюдком. Я привык к этому и не придавал значения. Матери я не помнил, она умерла рано. Был ли я прижит от прохожего, какого-нибудь купца или аристократа, или мать была верна мужу и не повезло моей бабке или прабабке, я не знал и не задумывался над этим в детстве. Если какая-нибудь женщина стала жертвой насильника или приглянулась господину, что одно и то же, то это был сбой в эстафете, за который расплачивался я. Мне досталась красота и невезение той женщины.

Братья колотили меня, поскольку я был младшим и слабым. После я стал козлом отпущения за бедность и безнадежность крестьянского существования. Братья не могли жениться, ибо на выкуп невесты не было денег. Однажды брат Илиас напился, продав меру зерна, и затащил меня в хлев. Так я узнал насилие. Средний брат, Барнава, держал меня и смеялся. Потом и он пристроился сзади. Протрезвившись утром, Илиас осознал, что оскоромился в святой праздник и побил меня. Барна не был столь щепетилен, он был готов ухватить любой кусок, что будет лежать вблизи от него. Несмотря на раскаяние, старший из братьев продолжал свои грязные делишки.

Я не был глуп. Учитель веры сокрушался, что я крестьянского происхождения, ибо я запоминал все с одного раза и задавал вопросы. А потом я познакомился со старым уличным писцом. В базарный день на площади я помог подняться больному старику и довел его до дома. Я принес ему воды из колодца и разжег очаг. Позже я не раз забегал к больному и приносил ему то лепешку, то пучок зелени. Когда старик пошел на поправку, он научил меня выводить знаки. Сперва на земляном полу, потом на влажной глиняной табличке. Старик был писцом и когда он убедился, что я освоил его науку, дал мне тростинку и клочок папируса. Вскоре я выработал почерк и стал помогать старику в базарные дни. Если не было клиентов, он учил меня считать и письменам других народов. Так я освоил ассирийскую клинопись и даже несколько картинок египетского письма. Если старик получал деньги, то иногда давал мне медяшку. Но чаще заказчики платили товаром: медом, мукой или финиками. Заработанное я отдавал отцу, ничего не оставляя себе. Это примиряло отца с моими отлучками. Братья же злились. Они не верили в мою честность и я получал тумаки. Когда отец умер, Илиас сговорился с отцом одной девушки. Будущий тесть просил 30 медяков, дойную корову и 30 локтей беленого льна. Брат сумел сторговаться на телке и 20 медяках, но и их у нас не было. Я не заподозрил ничего дурного, когда братья велели мне идти с ними в город. Мы погнали на продажу пять коз и старого осла. Я, глупый, был рад как птица, что увижу новое: людей, товары, дома. Был жаркий летний день и животные не хотели идти, пришлось немало потрудится, чтобы гнать их в нужном направлении. Дорога вилась меж полей и животные норовили сбежать, дабы полакомится чечевицей, просом или пшеницей. Мы совсем умаялись, когда за каменными оградами виноградников и садов показались стены города. Сбыв животных, братья купили перебродившего пива себе и даже мне досталась кружка! В голове зашумело. Осознал я неладное когда братья пошептавшись с толстяком в хороших, но изрядно пропавших потом одеждах, ссыпали в кошель монеты, а Илиас, издевательски потрепав меня по плечу, сказал: «Веди себя хорошо, Иосиф». А Барна прибавил: «Ты потом нам еще благодарен будешь». Я с криком рванулся прочь, но мои руки уже схватили и скрутили веревкой. А надсмотрщик вытянул меня плетью и привязал к перекладине меж столбов к другим несчастным. О, как я был обижен на братьев, как клял свою участь! Мне хотелось быть подальше от этой земли, от всех этих злых и равнодушных людей. И Бог исполнил мое желание, я оказался так далеко от своей отчизны, что раньше и думать не смел; как не знал и того, что уже никогда не увижу родной земли, скупой и безжалостной к детям своим. Спустя несколько дней караван с невольниками тронулся в путь, но в тот день пришлось немало постоять на солнцепеке без воды и еды. Я изнемогал от жажды, как и сейчас, но тогда я был здоров телом. Сколь ни сильны были мои горе и отчаянье тогда, но все же они мешались с надеждой – настолько же сильно безнадежность охватила меня сейчас. Как же хочется пить!

Наверное я брежу: краткое забытье прервало легкое касание влажной ткани к лицу. С трудом разлепив веки, я поднял голову. Тусклый свет масляной лампы не давал глазам разглядеть многого, но тонкую руку с медным браслетом я узнал! К пересохшим губам прикоснулась чашка с водой и дивно вкусная вода полилась в рот. Ноздрей коснулся аромат благовоний.