Жили-были...

Жили-были...

Вернусь к тебе мелодией дождя,
вишнёвых лепестков прозрачным снегом,
вернусь к тебе прохладой сентября.
вернусь ручьём, берёзовым побегом,
заветным звёздным светом на заре,
когда луна молочная бледнеет,
еловым духом в пряном октябре
и шелестом листвы в ночной аллее.

Катерина Вешняя

Виктор Степанович включил ночник в изголовье кровати, мельком взглянув на жену, которая и выглядела, да и вела себя, довольно странно – слишком уж была чем-то воодушевлена, или же возбуждена не в меру, что выдавал особенный взгляд, исполненный вдохновения.

Кто их, баб, в возрасте “я стою у ресторана: замуж поздно, сдохнуть – рано” разберёт, чего у них в поседевших от числа прожитых лет головах.

Выключив верхний свет, раздевшись, кряхтя от напряжения, до трусов (не так просто в пятьдесят три года, при весе в сто килограммов, совершить этот простой, но необходимый обряд), мужчина отыскал очки, взял с полки книгу, которую больше месяца никак не мог дочитать, и бочком, чтобы не привлекать внимание, похромал в кровать.

На душе было неспокойно: игриво-легкомысленный взгляд Вероники не сулил ничего хорошего.

“Только бы приставать не начала! Почитать бы минут двадцать, и спать”.

Слово “спать” с некоторых пор вызывало у него внутреннюю эйфорию.

После пятидесяти время изменило физиологические, пространственные, гравитационные, и прочие физические параметры: наиболее удобным состоянием стало блаженное умиротворение, а положением тела – горизонтальное, расслабленное, которое предполагало тихое дремотное оцепенение.

Накрывшись одеялом, Свиридов затаил дыхание, ожидая от супруги агрессивной интимной диверсии, старательно делая вид, что сосредоточен на предстоящем чтении.

По опыту он понимал, чего именно Ника задумала, но всё ещё полагался на пресловутый “авось”.

– Пупсик, поговори со мной.

– Давай не сегодня, Ника. Чертовски устал, хочу расслабиться, почти сплю.

– Clavus clavo pellitur, любимый.

– Не силён я в вашем латынском, Никусик.

– Клин, Витенька, клином вышибают. Усталость мужчины… в твоём возрасте, солнце моё, свидетельствует о недостатке в крови тестостерона… и мы сейчас это недоразумение исправим.

– И я о тестостероне, мамочка. Не стоит у меня… вот, понимаешь! Следовательно, не стоит начинать. Разочарование, а именно этим казусом непременно закончится это безнадёжное предприятие, сама понимаешь, хуже хронического насморка, от него нет лекарства.

– Есть, Витенька, есть лекарство… и ты его знаешь. У супругов от этого недуга им-му-ни-тет, ибо мы знаем слабости друг друга… через месяц тридцать три года будет, как мы вместе. Число тридцать три, между прочим, это возраст Христа, очень не случайное сочетание символов. Это возраст, когда раскрываются в полной мере духовные силы… ментальные и физиологические способности. Это возраст гармонии и совершенства, товарищ полковник. Неужели ты думаешь, что жена, особенно такая, как я, любящая, не в состоянии превратить недомогание, простительную в нашем возрасте слабость, в колоссальное преимущество? Поверь, я без труда найду заветную кнопочку. Доверься мне, отложи, пожалуйста, фолиант. Finis coronat opus.

– Никусик, говори, хотя бы, на понятном языке.

– Конец, Витенька – всякому делу венец. О каком конце речь, надеюсь, понимаешь. Конечно, классика, когда мужчина сверху, намного интереснее, и привычнее, но я тоже пока не развалина, могу взять на себя инициативу… в качестве зажигалки, катализатора, так сказать. Раслабься, полковник. Обещаю – тебе понравится. У меня сегодня такое настроение… такое…

– С чего бы это?!

– Так, вспомнилось вдруг.

– Чего именно?

– Потом расскажу. Otium post negotium.

– Опять!

– Делу время, а потехе час, дорогой. Неужели у тебя внутри… ничего не дрогнуло… совсем-совсем ничего, когда я заговорила о близости?

– А должно дрожать?

– Почему ты со мной так? Я ведь от всей души. Давай помолчим… пока сам не вспомнишь, что ты мужчина, а я женщина, что интимное сближение – средство от любого недуга. Разреши, я дотронусь до него.

– Дай хоть свет выключу, что ли, чтобы сраму не видеть.

– С каких это пор ты стал таким стеснительным?

– С тех самых… как ты на пенсию вышла.

– Вот оно что, возрастом попрекаешь! Намного ли я тебя старше?! Прежде ты считал эти три года преимуществом: я уже расцвела, а ты мальчишкой сопливым был, хоть и лейтенант. Когда тебя на Чукотку отправили служить, я ни минуты не колебалась, собрала чемодан, и поехала. Против воли родителей пошла. А ты… может быть о Марусе Березиной напомнить?

– Давай не будем переходить на личности. Маруся, это прошлое, а ты… ты – настоящее.

– Вот именно, товарищ полковник, прекратите прения. Приказываю… и тебе, и ему тоже, стоять… по стойке смирно.

– Ну, чего ты, в самом деле… разошлась-то. А-а-а, делай, что хочешь.

– Что хочешь, дорогой, уже не хочу. Будь добр исполнить супружеский долг… в полном объёме! И не вздумай хитрить. Потом поговорим… есть о чём. Сам напомнил.

– Так ведь это ты начала.

– Даже если так… заслужил.

– Так ведь это… это нечестно… тебя ещё не было, когда…

– Не хватало ещё, чтобы ты при мне изменил. Молчи, займись делом.

– Каждый человек имеет право на амнистию.

– Процесс реабилитации ещё не начат. Заслужи сперва.

Вероника Андреевна демонстративно стянула с себя ночную рубашку, оголив напоминающий квашню белый живот с десятком растяжек, груди-цистерны с огромными тёмными ореолами, свалившиеся по бокам грудной клетки, согнула ноги в коленях, разведя их в сторону, чтобы Угадову стала видна стратегическая цель неудавшейся романтической авантюры.

– Я жду… дорогой. Не так давно, помнится, ты рассматривал, как устроен этот интимный артефакт, используя для удовлетворения нездорового любопытства свет настольной лампы. Тебе подсветить, или так справишься?