Жизнь наизнанку. (сборник рассказов)

Метровик.

Странные шаркающие звуки донеслись из тоннеля. Иван Горенков, по прозвищу "Горе", толкнул товарища в бок, чтобы тот тоже обратил внимание на них. Тот быстро развернулся к станковому пулемету, укрепленному на баррикаде крайнего дозорного поста, и врубил мощный прожектор, закрепленный на его станине.

Яркий луч вспорол темноту, вырвав у нее метров двадцать тоннеля и одинокую фигуру, прижавшуюся к одному из тюбингов.

- Руки за голову! - Тут же заорал Иван, направляя в сторону странного человека АКСУ. - Ни с места! Петь, держи его на мушке. Пойду, осмотрю.

- Давай, - вяло согласился тот, видимо не усматривая в скорчившейся грязной фигуре человека ничего опасного. - Только смотри, Горе, осторожней.

Иван лишь махнул рукой и, обойдя накиданные друг на друга мешки с песком, подошел к незнакомцу. Это был старик, настолько ветхий, что Иван не мог сообразить, как вообще тот держится на ногах. От него разило странной гнилостью, словно не только одежда начала разлагаться, а и он сам. Балахон, по всей видимости, едва спасавший от холода, царившего в тоннеле, был изодран, и через дыры в нем угадывалось жутко худое тело.

- Эй! - Горе легонько ткнул дулом автомата отвернувшуюся от света фигуру. - Ты кто?

- Я есмь бремя! - Тут же проскрипел, разворачиваясь, старик. Иван застыл, разглядывая черты его лица. Жутко лохматые спутавшиеся волосы на голове и длинная седая борода с трудом давали это сделать, но все же было видно, что морщины, покрывающие лицо, создавали неповторимую и жуткую маску, из-за которой невозможно было угадать возраст этого человека и понять, не кукла ли он. Странное, конечно ощущение, но именно оно возникло у Ивана. Будто заглянул в лицо восковой кукле, созданной кем-то для совершенно непонятных целей. А вот взор был острый и жгучий, словно сверлящий насквозь, и видящий намного больше, чем взгляд обычного человека.

- Что? - Переспросил Иван, явно не поняв старика.

- Бремя - это то, что должны нести падшие люди. - Пробормотал старик, вглядываясь куда-то в сторону.

- Ясно все! - Вздохнул Иван, закатив глаза и подхватив за плечо старика, повел его к баррикаде. - Слышь, Петь. У нас тут юродивый нарисовался.

- Горе! Ты с ума сошел? - Донеслось оттуда. - А если он чумной? Ты всю станцию под удар подставляешь!

- Да брось, Петь. Юродивых эта напасть стороной обходит. Я сам его к начальнику отведу, а потом к доктору. Тебе даже почесаться не придется. - Ивану всегда было жалко «странных» и, особенно, идиотов всяких. И ничего он с этим поделать не мог.

- Ну, смотри. На себя ведь ответственность берешь.

- Да ладно, - отмахнулся тот. - Пусть хоть у костра погреется...

* * *

- Мама, я не хочу! - Девочка отодвинула от себя тарелку с дурно пахнущей похлебкой и, поджав губы, уставилась в темный угол их крохотной палатки.

- Ешь! - Требовательно проговорила мать, придвигая дочери тарелку обратно, - Иначе, на голову одену!

Девочка нахмурилась, но тарелку отодвинула от себя. Она не хотела есть, но, зная, что с матерью спорить трудно, избрала единственно верный путь. Путь полного игнорирования, всех ее уговоров и приказов. Анна Петровна глубоко вздохнула, пытаясь успокоить расшатавшиеся за долгие годы жизни в метро нервы. Она никак не могла объяснить своему ребенку, что другой пищи просто нет. Или она стоит так дорого, что ей несколько лет надо пахать на грибных плантациях, чтобы эту еду добыть. Она чувствовала, что злость поднимается в ней, но остановить ее не могла.

- Даша! Ешь! Больше не чего! - Попыталась объяснить более мягким голосом она, но девочка не слушала.

- Я не хочу! - Растягивая слова и все также смотря в темный угол палатки, медленно произнесла Даша, упрямо поджав губы. Девочке было уже одиннадцать лет, и заставлять мать злиться она умела очень даже отлично, частенько проявляя при этом незаурядную настойчивость. У Анны Петровны же, почти все время работающей на грибных плантациях и давно уже потерявшей мужа, не было ни времени, ни возможности воспитывать дочь. Да и видела то она ее очень редко, только по выходным, которые выпадали не часто. И то, что ее дочь с такой прохладцей относилась к "хлебу насущному", частенько ее коробило и злило. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что дочь еще маленькая и многого не понимает, но не могла понять сама. Просто не могла! А как же они, когда наверху все это случилось, маленькие, голодали неделями и не жаловались? А эта...

- А ну, пошли, - вдруг, зашипела женщина, и, подскочив к своей дочери и схватив ее за шкирку, потащила из палатки.

Далеко идти не пришлось. Прямо за их палаткой находились технические помещения. Мать затащила девочку в какую-то маленькую комнату, где не было света, и толкнула ее туда.

- Вот, посиди-ка здесь пару часиков, - зло прошипела она, не понимающему своей вины ребенку. - Может это научит чему-нибудь тебя! Эй, Михалыч! - Бросила она проходящему мимо седовласому мужчине лет шестидесяти, который заведовал складами и техническими помещениями. И, когда тот подошел, попросила: - Закрой-ка, Дашку на пару часиков.

Михалыч внимательно посмотрел на женщину, не спеша, впрочем, выполнить ее просьбу. Он поводил усами некоторое время, а после чего медленно проговорил:

- Слушай, Аннушка, может не стоит этого делать? Применять такие кардинальные меры. - Его голос тихий и спокойный успокаивающе подействовал на женщину, но все же видимо, не достаточно. Она вся подобралась, видимо, возмущенная этим слишком умным стариком. - Не к добру это, поверь мне.

- Откуда тебе об этом знать, хрыч старый! – Увы, есть такие женщины «в русских селеньях», которых бояться практически все, вернее почти все, а в этом случае Михалыч не был исключением. К слову сказать, он не то, чтобы ее не боялся, просто не хотел прямого скандала, ибо такой тип женщин, как Анна Петровна, без скандала просто не мыслила свою жизнь. - Запирай, говорю, только не забудь через два часа ее оттуда выпустить. Понял?