Жуть

Как нас выперли из Запрудья

- Ну не убивать же сразу!

- А как надо, постепенно?

- Ну побил бы хоть сначала! Раз уж тебе злобу свою деть некуда!

- А я что, не бил?…

- А может его не бить надо было, а пожалеть?!

Мне стало интересно, про что крики. Толкнул я дверь и зашел на кухню, а там картофельный пар столбом.

Отец стоит, руки в пояс. А перед ним мать руками размахивает, словно белье вешает. Увидела меня, говорить передумала, рукой махнула и ушла.

- Чего такое? – спросил я.

Отец посмотрел на меня с такой иронией, щетинистый подбородок потер.

- Иваныч… концы отдал.

Он не хотел продолжать, но я ждал продолжения.

- Ударил я его малясь… видать неудачно. Взял и окочурился.

"Почему ж неудачно - очень даже удачно", - хотел я сострить, но сдержался.

Рука у отца была тяжелая. Один раз на спор пытался быка убить, в книжке детской прочитали, что раньше на Руси так развлекались. Ну, убить не убил, но бык потом долго от него в загоне прятался.

- А чего? – Новость доходила до меня с трудом, я открыл крышку кастрюли, понюхать варящейся картошки.

- Чего. Книжку мою пропил. Достал он меня.

Стало мне Иваныча жалко вдруг, мочи нет. Развернулся я и вышел из кухни, чтобы не разругаться с отцом.

Старик Иваныч научил меня читать, облазил со мной в детстве все закоулки пустыря - муравьев-мутантов искали и жуков-золотников. От него я узнал про мир, каким он был до Песца – обустроенный, красивый, правильный и удобный мир, которого больше нет.

Теперь и Иваныча не стало. И мне было очень больно.

Прошел я кругом по дому – все были новостью этой подавлены. Иваныча любили, хотя в последнее время его пьянство начало досаждать не по-детски. То лучину непогашенную оставит, то собак в дом напустит, то еще чего-нибудь. А как начали от него прятать самогон, он повадился к соседям за ним ходить. Возьмет что-нибудь из дома и отнесет в обмен на бутыль, которую потом заховает в потайном месте и прикладывается, пока с ног не свалится.

Пропадали вещи, инструменты. Отец терпел-терпел, ругался с динамовцами – мол, не давайте старику бухла, но они только смеялись. Мутные были эти динамовцы всегда. А как мать начала психовать, он совсем сорвался. Сначала орал, потом начал поколачивать Иваныча. Но старику теперь было море по колено – недавно старуха померла, потом дочь, после того как от нее Летчик ушел. Дочь, Ева, тоже была немолода, да и нехороша собой, шансов на мужика у нее больше не было. Как мне сказали, Летчик в другом селе с девкой слюбился, и она вроде как забеременела от него, ну и стало это для него последней каплей, ушел от нас вообще.

Ева, недолго думая, есть перестала, слегла, да вскоре и отдала Богу душу. Вот тоже меня это бесит… Кругом работы непочатый край, с утра до вечера. А у бабы, если у ней с мужиком не то чего... никакого сладу с ней нет.

В общем старик и запил, да резко так - словно с печи свалился. Вот и приехали.

...

Запрудье гудело. По углам обсуждали отца. Даже рабы.

Я забился в угол и думал.

С одной стороны, отца не осуждал. На нем все Запрудье висит. Он за все в ответе. Чуть что – все сразу к нему бегут,  Саныч то, Саныч сё. Иной раз своим умом думать не желает человек, сразу к отцу бежит. Раньше Семён помогал, второй такой бугор в общине был, на котором все держалось. Но Семёна прошлой весной убили, неизвестно кто, пришлые какие-то наверное. Только труп обобранный нашли, пуля в спине, из засады застрелили, твари. И отец один остался за бугра. И нервы часто не выдерживали.

Поэтому я его не осуждал. Но старика было жалко. Я надеялся, отопьется месяц-другой, и придет в себя. Сильный ведь был мужик. Правда, прошел месяц, прошел второй, а Иваныч только больше пить начинал. Нажрется до свинячьего визга и ползает по Запрудью, как мертвец. Ни хрена не соображает, порет какую-то чушь. Но проблески были, и я надеялся.

Но вот так. Не вышло.

Вечером Иваныча схоронили, убедившись, что окоченел уже. Отец на похороны не пришел.

А на поминках, как на грех, опять разругались, мать начала, а дядя Леша поддержал. Отец вины за собой не признавал, на меня оглядывался за поддержкой - мол, скажи что-нибудь, а я чего-то засмурел, неприятно было его видеть. Все мерещилось перед глазами, как он Старика убивает, хотя я того не видел. Братья тоже молчали.

Отец разозлился и ушел, прихватив ружье.

Не было его долго, все уже дергаться начали – темень такая, зима еще была. На кого только ни нарваться можно в такой темноте.

Вернулся. Спокойный. Левый сапог порван и кровью хлюпает и следит – шел по темноте бездумно, да и нарвался на медведку.

Что тут началось! Разом забыли Иваныча, разом все себя виноватыми почуяли, забегали. Да только поздно.

Медведочный укус, говорят, вылечить можно, только если сразу ногу отрезать. А у отца уже синие круги под глазами появились – считай, хана.