Злыдень

Злыдень

Необычное беспокойство витало над Кинбурнской косой. Природа замерла в тревожном предчувствии. Оно было едва ощутимым – как сон, что ускользает в лучах утреннего солнца сразу после пробуждения. Тень этого беспокойства, этого предчувствия неминуемой беды оставляла свою неосязаемую печать на всем вокруг – именно в этом году, в это особенное лето.

Самсонов стоял в огороде и осматривал урожай. Год был удачный. Всё, что было посеяно, дало хорошие всходы.

Он прошел к рядам картофеля. Картофелины подмигивали из черной почвы. Рядом были посадки репчатого лука и помидора. Хоть сейчас собери всё да готовь что-нибудь вкусненькое.

Он бросил взгляд на небольшой участок огорода, на котором ничего не росло. Много раз Самсонов рыхлил здесь землю, хотел что-нибудь посадить. Но оставлял эту затею, держа в уме совсем другое.

Солнце в девять утра припекало. Лето, середина июля. Конечно, жарковато, но для этого времени года вполне ожидаемо.

Высоко в небе, злорадно смеясь, пролетели поморники.

Самсонов стоял в задумчивости, вдыхал окружающие запахи. В огороде всегда пахло хорошо. Запах земли, высохшей травы и обильного урожая. Он стоил всех трудов, затраченных месяцами одинокой работы.

Лицо Самсонова на короткое мгновение стало спокойным, почти отрешенным. Те, кто знал этого немолодого мрачного мужчину, редко видели его в благоприятном расположении духа. В тяжелом взгляде его глаз всегда была усталость. Несмотря на высокий рост и могучее телосложение, от него веяло покорностью судьбе – всем своим существом являл он воплощенный лишенный эмоций фатализм. Решимость читалась на его лице, но решимость угрюмая, которой этот человек хотел, но не мог воспротивиться. Он никого не подпускал ни в свой дом, ни в свою жизнь. Сам возделывал участок, сам вел хозяйство. Исключение делал только для приезжих, каждый год искавших на хуторе место для ночлега и покупки продуктов.

Хутор был старый, многие либо уехали отсюда, либо состарились. Самсонов, разменявший пятый десяток, считался самым молодым. Уезжать ему было некуда. Да он и не мог уехать. Жил он уединенно. И хотя всё тут внушало покой, Самсонов его никогда не чувствовал.

Он проведал своих кур. Они сегодня дали мало яиц. Надо бы парочку наседок убить и приготовить вкусный бульон. Но это всё потом. Сегодня Самсонов хотел порыбачить на лимане и пожарить рыбу. Времени было полно.

Лиман располагался в паре километров от участка Самсонова. На берегу стояла лодка, когда-то принадлежавшая деду. Деда Самсонов не знал, а лодка была хорошей. Периодически ее приходилось ремонтировать, но служила она верно. Тут же под мешковиной прятались рыболовные принадлежности. На хуторе все друг друга знали, до воровства не доходило.

Самсонов отвязал лодку, зашел в лиман и потянул ее за собой. Затем, вскарабкавшись на нее, ухватился за весла и погреб в сторону островка Майского. Вода тихо плескалась за бортом, дул легкий ветерок. Поморники – до чего же мерзкие птицы! – пролетели едва ли не над самой головой Самсонова, оглашая воздух противным гоготом. «Что-то развелось их нынче», – подумал Самсонов, закурил и закинул приманку в воду. Курение и рыбалка всегда немного успокаивали его.

Рыбачил до четырех. Вернулся домой, собрал на огороде помидоры, картошку, лук, огурцы. Куриц резать не стал, мясо у него еще оставалось. Сегодня на рыбалке Самсонов всё же задержался дольше положенного. Зато улов хороший.

Вечером повсюду летали комары. В этих краях комаров всегда было не счесть, но Самсонов к ним давно привык и перестал замечать. Сверчки в степи громко перекликались между собой. Где-то охотились цикады. Одинокий волк завел унылую песню, перебиваемую ехидным смехом невидимых птиц. Самсонов готовил ужин.

После трапезы Самсонов лежал в гамаке, смотрел на звезды. Чтобы не сойти с ума от беспокоивших его воспоминаний, перечислял в уме знакомые названия созвездий. Перед сном он всегда испытывал приступ ужаса, который не мог контролировать.

Войдя к себе, проверил все окна, надежно ли заперты. Затем прошел в спальню. В этой комнате он жил с самого детства. Здесь Самсонов также осмотрел окна, затем выглянул в гостиную и бросил быстрый взгляд на печь. Печью он не пользовался ни под каким предлогом, даже зимой. Самсонов вглядывался в нее секунд пять, потом быстро закрыл дверь и задвинул многочисленные засовы. К прикроватной тумбе привычным движением прислонил длинный топор. Еще раз огляделся на запертую дверь. Едва уловимая тень страха пробежала по лицу Самсонова, но вскоре исчезла. Кровать тихонько скрипнула под его весом. Сложив руки на груди, Самсонов стал считать в уме до ста. Перед его глазами пробежали картины прошлого – те, что навсегда избороздили его сердце и сделали покорным судьбе. Всю сознательную жизнь он нес ношу, которую не мог, не имел права разделить с кем-либо, и она заставила его поверить, что события будущего, какими бы ни были, давно предопределены и неизбежны. Вскоре он уснул. Ему снились кошмары, в которых его родные горели в огромной печи, до тошноты похожей на ту, что была в гостиной его дома.

***

Желающих остановиться Самсонов встретил на следующий день. Они прибыли около десяти утра. Примерно за час до этого времени пассажирский теплоход покидал Очаков, переплывал лиман и привозил отдыхающих на косу. Здесь их подбирал забавный с точки зрения городского человека транспорт – трактор с кузовом, установленным на носу, перед кабиной водителя. В кузове сделали скамейки, чтоб людям было удобно. Дорог на косе не было, а по песчаному бездорожью, царившему здесь, не всякая машина могла проехать. Водитель трактора, из местных, знал наперед, у кого снять домик не получится. Сезон в разгаре, лучшие места уже заняли. Участок Самсонова, по причине своей удаленности от моря и продуктового магазина – нельзя даже было сказать, что он вообще относится к хутору, – не мог считаться привлекательным для постоя. Да и отдельного домика для отдыхающих у него не было. Поэтому Самсонов привечал самых нетребовательных, которым приходились по душе уединение и оторванность от цивилизации.