Змеиная Дева

Змеиная Дева

–Не бойся, не бойся, дитя, я не обижу, – она хочет утешить, хочет улыбнуться напуганной малышке, чтобы та поверила, что опасности нет, но не получается. Маской стало её лицо, улыбка не получается, выходит один оскал.

Словно кто-то чужой забрался под её кожу и теперь правит всем.

–Не бойся, – повторяет она с печалью.

Испуганная девочка не отвечает, только смотрит с испугом, была бы старше – смотрела бы с отвращением, и это было бы совсем невыносимо.

–Я сейчас уйду, ладно?

Девочка, наконец, кивает. Что ж, уже хорошо, значит, слышит и может ещё понимать.

–Ухожу, видишь? – кто-то другой в её теле, кто-то совсем чужой, непрошенный, но очень сильный. Это его движения, это его шаги.

–Ты призрак, да? – вдруг спрашивает девочка и остаётся только замереть от этого тихого вопроса. Что-то в детях есть такое, что не позволяет им долго бояться. Наверное, они просто быстрее привыкают к ужасу.

–Призрак…– проще согласиться, чем объяснять всё то, что ей самой непонятно. – Не бойся, я ухожу. Уже ухожу.

Она говорит, но не уходит. Тяжело уйти от ребёнка, который вроде бы уже тебя не боится, может быть последний в этом мире, кто ещё не боится.

Но надо. Надо! В желудке уже скребёт, во рту сохнет, язык против воли уже проверяет остроту зубов…

–А я Анита.

Это совершенно напрасное признание. Уйти теперь ещё тяжелее, имя – это как приглашение, как совершенно новый уровень доверия, и как им не воспользоваться? Тем более, сделать это так просто, нужен лишь один рывок, один точный бросок и забьётся слабое тельце, сминаемое безжалостной силой, и острые клыки вопьются в беззащитное горло, и кровь, тёплая живая кровь…

–Марк, говорю тебе, звук был оттуда! – женский голос за стеной. Голос матери Аниты. Встревоженный!

–Я проверю коридор, а ты иди к Аните, – второй голос, мужской, решительный, отрывистый.

Конечно, если сделать бросок сейчас, она ещё успеет без труда уйти, они её даже не увидят, но нет, не надо. Это знак.

Краткое мгновение и клубится тьма в углу, где прежде была её фигура. Она ушла, смогла! Где-то ещё взвизгивает девочка Анита, которой она едва не полакомилась…

–Что случилось? Девочка моя! – руки матери знакомые, родные, в её объятиях безопасно. – Что ты видела?

Быстрый огляд по углам – пусто, пусто! В зажжённом свете лампы пусто.

–Здесь был призрак! Призрак! – утверждает Анита и тычет пальчиком в оскверненный тенями угол.

***

Она не была призраком. Строго говоря, она и первой-то не была. Их было много, иной раз люди видели их, и, не подозревая, что видят разных несчастных, полагали всё проявлением одной силы, одного духа. Но их было много.

Говорят, что первые, подобные сегодняшней ей, пошли ещё из Древней Греции, от красавицы по имени Ламия. Она имела несчастье обратить на себя внимание самого Зевса, который не счёл нужным защитить возлюбленную от мести своей жены Геры. А Гера разозлилась не на шутку и отняла у красавицы и память, и возможность спать, и даже тело её заменила уродливым змеиным туловищем, а детей Ламии обратила в ничто. Обезумевшая Ламия ползала чудищем, нападала на детей, съедала их, не то ища своих, не то в полубреду мстя таким образом Гере, а когда уставала, измученная бессонницей, то вынимала свои глаза, чтобы хоть немного укрыться от солнечного дня.

Ламия, Змеиная Дева, Ночной Кошмар, Похитительница… у них было много имён и ещё больше легенд. Они менялись со временем, расползались по миру, проклятые за то или иное деяние…

Кем-то!

Сегодняшняя Змеиная Дева, как и все другие до неё, даже не помнила что совершила, за что именно расплачивалась. Она не помнила своего имени, она не помнила своего дома, не помнила ничего хорошего или плохого. Чья-то беспощадная власть вычистила всё, что только было можно, и оставила одно скитание.

А ещё голод. Страшный голод.

Сегодняшняя Змеиная Дева, эта очередная полубезумная несчастная, во многом была похожа на других. У неё было точно такое же отчаяние и точно такая же пустота как у её предшественниц, и, как у многих из них возможность перемещаться во тьме, а ещё – возможность ненадолго сменять хвост на ноги. Блаженство! Блаженство – идти по земле, по траве и полу, чувствовать тепло и холод босыми ногами, хоть недолго.

Если бы только не мучил голод!

Очередная Змеиная Дева была во многом похожа на прежних, но в одном всё ещё упорствовала. Она не ела детей, не нападала.

Голод мучил её, тьма выбрасывала её каждую ночь так близко к детским душам, но она упорствовала. Бессонница жгла, но очередная Змеиная Дева не поддавалась. В желудке скребло, рот то пересыхал, то наполнялся слюной, язык предательски ощупывал острые зубы, а разум рисовал ужасные и в то же время сладкие картины – в них была кровь, сладкая, тёплая кровь, и плоть – нежная, нетронутая жизнью, и насыщение.

Ей казалось, что она чувствует вкус, и она понимала, что ей совсем ничего не надо делать, чтобы успокоить тянущую в желудке пустоту. Но она не поддавалась.

Змеиные Девы забывали о том, что когда-то были людьми и поддавались голоду и безумию. Они не пытались постичь причины своего наказания, не пытались бороться, а эта, очередная, хоть и не помнила также ничего, почему-то не могла перестать сопротивляться.