Змеиный медальон. Часть 2. Сердце Майнандиса

Глава 1. Тень Браккара

Бывают же настоящие леса в Майнандисе! Не такие, чтоб затеряться на месяцы, признав верховенство деревьев и зверья над человеком, — но густые, дикие и обширные настолько, что Блошка хлопнул оземь войлочную шляпу, взятую у Пыжа, и заголосил во всю глотку: «Э-ге-гей! Хорошо-то как!» На первом же привале влез на дерево — слушать округу. «Нет, братцы, — заявил, спустившись. — Город — весёлая штука, а в лесу я душой дома».

Путь через дубраву, прозванную Окольной, занял пять дней. Блошку за всё время видели раза три. Сперва он позвал Скуловорота помочь с переноской оленя, потом заявился с двумя жирными перепёлками, через день приволок молодого кабанчика. Хорошо, кинган ел за троих, а то пропала бы добыча — жаль…

Славно пожили они в гостях у Пыжа, на домашних кашах да пирогах, каждый день пили наливку и медовуху, допиваясь до звона в голове. Кешка нарезал ложек к столу и деревянных игрушек для младших детей пасечника, Блошка ходил перед ними на руках и корчил рожи. Скуловорот, по обыкновению, сидел угрюмый, Пиама хворала после внеурочных превращений. Маленький вор по прозвищу Галчонок, видно, простудился при бегстве из Вендера и три дня пролежал в лихорадке. Хотели оставить его у Пыжа, и сам пасечник был не против, но мальчишка упёрся: «Всё равно убегу». Когда друзья собрались в дорогу, Галчонок сумел подняться на ноги и шёл наравне со всеми, не отставал. Лишь на привалах падал, как подрубленный, да без остановки глотал воду.

Пыж показал, как сократить путь через Окольный лес, и под конец пятого дня путники вышли на крутой берег реки Истомы, которая текла с северо-востока на юго-запад. Параллельно Хотими, прикинул Кешка. Над рекой стояла деревня.

Скуловорот снял с плеч высокую плетёную корзину, помог Пиаме выбраться наружу. Кешка посадил на её место Бумбараша и велел не высовываться.

— Ну что, тут заночуем или мимо пройдём? — спросил кинган.

Кешка заколебался. От крепких вроде бы дворов веяло горем и какой-то зловещей пустотой. Не безлюдьем — люди в деревне были, а душевной опустошённостью, будто здесь не знали, зачем жить.

— Может, выменяем хлеба и овощей? — предложила Пиама. Тяжёлую мясную пищу её изношенный желудок принимал плохо.

После памятного ливня в Вендере летнее тепло ушло безвозвратно. Снега не было, но на заре трава покрывалась изморозью. Друзья кутались в плащи, обматывали шеи шарфами, связанными женой Пыжа, Пиама тонула в зипуне с чужого плеча, один Галчонок похвалялся «морозоустойчивостью». Кроме штанов и рубахи он носил только девчоночью безрукавку с красными узорами. Безрукавка принадлежала младшей дочери Пыжа, но Галчонка это не смутило. Он так восхищался мягкой махровой шерстью и яркими красками, что мать убедила девочку подарить вещицу «бедному сиротке».

Деревенскую улицу насквозь пронизывал ветер. Кешка подтянул шарф до ушей, вдохнул уютное шерстяное тепло, а Галчонок вдруг остановился и сморщил смуглое личико:

— Фу-у, чем это смердит?

— Мертвечиной, — ответил Блошка. — Лежалой, чай.

Кешка принюхался: в ветре, свежем, студёном, и правда был какой-то тошнотворный привкус…

— Чую душок Браккара, — сказал Скуловорот.

— Нет, — прошептала Пиама отрешённым голосом. — Их самих здесь нет. Здесь другое.

А потом они увидели: в центре пустого пятачка, окружённого белёными домиками с тростниковыми крышами, торчали два столба с длинной перекладиной посередине. С перекладины, будто туши в мясницкой, свисали черные распухшие тела… Пиама молча уткнулась лицом в грудь Скуловороту. Кешка отвернулся, зажав рот руками. Коварный ветер окатил его волной смрада, и он судорожно укрыл нос шарфом.

— Грудь-то у всех нараспах, — враз осипшим голосом выдохнул Блошка. — Что ж это такое, а, люди добрые?

Толстая баба у колодца услышала, отозвалась зло:

— А то сам не видишь?

И плюнула под ноги.

Но плевок адресовался не любопытным чужакам.

— Мертвяки поганые! — воскликнула толстуха с рыданием в голосе. — Все мы для них кормом станем! Всех вот этак развесят…

— Что ж вы их не снимите? — попрекнул Скуловорот. — Колодец у вас тут. Не тошно при таком соседстве по воду ходить? Зараза от покойников в воду попадёт, что делать будете?

— Много ты знаешь, варвар! — огрызнулась баба. — Тоже мне, учитель выискался. Мертвяки не велят их снимать, ясно? А кто мертвяков ослушается, с тем знамо что будет.

Она не глядя махнула рукой в сторону виселицы.

— Спасибо, хоть холода настали, а то от мух спасу не было. Всех нас нож ждёт да верёвка…

— Ты бы, Варашка, язык попридержала, — подал голос чернобородый мужик из-за ближнего плетня. — А то беду накличешь. Мало нам!..

— Что здесь случилось? — спросил Кешка, борясь с дурнотой.

— Что случилось, того не воротишь, — буркнула толстуха, взгромоздила на плечо коромысло и вперевалку двинулась прочь.

— Не в добрый час вы к нам забрели, — сказал мужик из-за плетня. — Так что идите лучше подобру-поздорову. Не до вас, Заступник видит.

— Уйдём, как еды купим, — буркнул Скуловорот. — Не продашь?

— Рад бы, да лишку не держим.

— А не укажешь того, кто продаст? — вежливо спросила Пиама.

— Вы, люди добрые, не обессудьте. У нас третье лето недород. Куры и те нестись отказываются. Скоро голодать будем.

— Так с чего ж эта, — Блошка мотнул головой вслед бабе с коромыслом, — зад жирный наела?

Мужик хмыкнул.

— Ты бы раньше её видал, — он развёл в стороны руки. — Что твоя копна — не обхватишь.

— Кхе-кхе, — раздалось за спиной. — Идёмте со мной, люди добрые.

Кешка и не заметил, откуда взялся этот то ли мужичок, то ли старичок. Узкоплечий, в неподвязанной рубахе, босой, несмотря на холод, он ступал тихо, как дух. Кешка уже наловчился различать местных по возрасту и видел, что годами человек этот ещё не стар. Может, болен. Весь серый, будто пеплом присыпанный, говорит еле слышно, и лицо неживое.

Чернобородый покачал головой и отвернулся — с досады. Или от стыда?